Забытое королевство
Шрифт:
По моим оценкам, по меньшей мере восемьдесят процентов самоубийств в Лицзяне приходилось на двойные самоубийства влюбленных пар. Следующими по частоте были самоубийства женщин, несчастливых в браке, прочие же случаи объяснялись самыми разнообразными причинами. Такая необычная, пугающе широкая распространенность самоубийств среди молодежи объяснялась, вне всякого сомнения, насийскими брачными обычаями, совершенно не учитывавшими пылкий характер этого свободного, независимого народа. Перенимая китайскую культуру, правители наси действовали с таким рвением, что навязали своему народу среди прочего и строгий, непримиримый конфуцианский брачный кодекс, положения которого стали причиной бессчетных несчастий и смертей в этой в остальном счастливой долине. Согласно древнему китайскому обычаю, мужей и жен выбирают для своих детей родители, нимало не считаясь с их симпатиями и антипатиями. Хуже того, большинство помолвок заключаются между семьями, когда дети находятся в младенческом возрасте, а то и вовсе еще не покинули материнского лона. До свадьбы будущим женихам и невестам не полагается не только встречаться, но и знакомиться — это считается крайне неприличным и ненужным. На свадьбе они видят друг друга в первый раз в жизни, и никого не интересует, понравятся ли они друг другу после брачной ночи. Отныне они обязаны жить вместе, и больше тут обсуждать нечего. Помолвки, заключенные родителями, ни при каких обстоятельствах не могут быть разорваны.
У китайцев, которых тысячелетиями воспитывали в традициях полной покорности родителям и сыновней почтительности, эта система особых возражений не вызывала. Характер у них мягкий и дружелюбный, и ко многим из них после свадьбы постепенно приходила любовь. Но для наси такой подход к браку оказался совершенно противоестественным. С незапамятных времен они, как и их близкие родственники — тибетцы и лю си, у которых этот обычай сохранился до сих пор, — практиковали свободную любовь. Традиция эта была у них в крови и по сей день выражается в их жизнерадостном веселье, танцах и свободном общении между полами, которое не смогла вытравить даже китайская мораль. Поскольку в таких небольших сообществах, как Лицзян и прилегающие к нему деревни, невозможно подолгу скрывать какие бы то ни было секреты, девушки и юноши задолго до свадьбы узнавали, с кем и когда им предстоит сочетаться браком. Иногда будущие партнеры обнаруживали взаимную симпатию, и тогда все складывалось благополучно. Но во многих случаях чувства оказывались либо односторонними, либо взаимно неприязненными. Это приводило к непрерывному образованию извечных любовных треугольников, и романы на стороне в Лицзяне были скорее правилом, чем исключением. Иногда после свадьбы несчастные влюбленные расставались и угрюмо соединялись с нелюбимыми супругами, однако если любовь оказывалась сильнее, дело часто доходило до двойных самоубийств. Такой исход был особенно вероятен в случаях, когда девушка беременела, поскольку рождение внебрачного ребенка привело бы к колоссальному скандалу. Родители все равно убили бы несчастную, так что единственным выходом для нее оставалось самоубийство, присоединиться к которому для отца ребенка было делом чести.
Обычай двойного самоубийства, по преданиям, возник столетия назад благодаря насийской девушке по имени Камегамики, которая сочла, что ее роман с неким красивым юношей не оставляет ей иного выхода. Ее собирались выдать замуж за богатого, но непривлекательного мужчину, и перспектива эта показалась ей невыносимой. В соответствии с бытовавшим тогда этикетом она, вместо того чтобы напрямую говорить молодому человеку о самоубийстве, передала свои намерения с помощью стихов, положенных на музыку варгана, который является одним из народных инструментов наси и широко используется в романтическом флирте. Сопровождая звуками варгана слова, произносимые шепотом, она устроила длинное жалобное представление, пустив в ход все свои чары и силы, чтобы убедить возлюбленного в безнадежности положения, единственным выходом из которого ей виделась смерть. Он совсем не стремился уйти вслед за ней в могилу и встретил ее план множеством возражений, высказав их в приличествующих случаю стихах, опять же под аккомпанемент варгана. Однако властная девушка стояла на своем, и ее настойчивые уговоры грозили довести юношу до помрачения рассудка.
Наконец юноша сдался и пообещал покончить с собой вместе с ней, но при условии, что она оплатит все нужные приготовления сама. Юноша нуждался в хорошем платье и других предметах одежды, необходимых для полного туалета, а также непременно хотел выставить богатое угощение и вино. Возможно, подумал он, девушке не удастся собрать столько денег. Однако, к его немалому огорчению, она без труда выложила нужную сумму — по всей видимости, недостатка в деньгах она не испытывала. Молодой человек попал в ловушку. Они отправились в уединенное место в горах, где наслаждались обществом друг друга, покуда у них не кончилась провизия, и затем, по преданию, приняли яд. Эта легенда и стихи записаны в древнем манускрипте под названием «Книга Камегамики». Первая страница украшена иллюстрацией, на которой изображена дама в винно-красной блузе и синей юбке оттенка петунии. Даже в нарисованном виде взгляд ее больших, темных, блестящих глаз до сих пор поражает своей глубиной и будто бы скрывает в себе какое-то манящее обещание.
С тех самых пор история Камегамики вдохновляла все новых и новых самоубийц. Ее рассказывают в качестве пролога шаманы-томба, когда выполняют обряд харлалу, обязательно используя варган, как и предписывает история, в той части, где юноша и девушка заключают договор о двойном самоубийстве. Поскольку юноши-наси не имели ни копейки собственных денег, обряд юву всегда оплачивали девушки. Именно они закупали новую одежду, еду и вино. Затем влюбленные, взявшись за руки, ускользали в горы, где, наслаждаясь последними минутами жизни, вволю ели, танцевали и любили друг друга.
Даже перед лицом смерти лицзянские девушки выказывали свое превосходство над хилыми мужчинами. Многие мальчики не хотели умирать, однако их сильные духом подруги все равно принуждали их к действию. Мне рассказывали, что однажды некая девушка, угрожая любовнику обнаженным мечом и распугав людей, которые пытались ее остановить, подвела дрожащего от страха мальчика к краю высокой скалы и спокойно столкнула его вниз. Затем она, не теряя присутствия духа, заколола себя мечом.
Не были редкостью и массовые самоубийства — однажды я слышал историю о том, как в лесу у пика Лошадиное седло, рядом с Шангри-Мупо, нашли шесть повесившихся пар. Как-то раз в небольшом озере под Снежным пиком нашли двух несчастных девочек — они стояли в воде, держа друг друга в объятиях. Девочки связали вместе свои лодыжки, привязали к ним камень и спрыгнули в озеро. Когда подростки пропадали из дома более чем на два дня, родители сразу же начинали подозревать наихудшее. Не теряя времени, они бросались на поиски и спустя несколько дней в каком-нибудь отдаленном месте находили тела бедных влюбленных. Родители рыдали, били себя в грудь и начинали приготовления к обряду харлалу. Иногда в момент, когда разъяренные родители пускались на поиски, след еще не успевал остыть. Глядя на то, как они убиваются и горюют, можно было подумать, что, найдя своих детей вовремя и не дав им покончить с собой, они были бы вне себя от радости. В действительности все совсем не так. Если бы влюбленных удалось застичь живыми, их ждало бы всеобщее порицание, и ради спасения чести общины родители либо соседи, возможно, забили бы их насмерть. Принцип чести здесь был суров и непоколебим, как жестокое языческое божество, и имел большее значение, чем родительская любовь. Этот принцип требовал кровавых жертвоприношений в той или иной форме, и никакие иные соображения не могли его поколебать. Влюбленные это прекрасно понимали, а потому принимали все возможные меры предосторожности, чтобы не попасться родне живыми. Если молодой человек, которому девушка поклялась в верности, умирал где-нибудь вдали от Лицзяна, честь обязывала ее последовать за ним в мир иной.
Удивительно, что лю си из Юннина, жившие практически в двух шагах от Лицзяна, никогда не были склонны к самоубийству. Однако следует учесть, что они сохранили обычаи свободной любви и сочетались браком либо жили с теми, кто им нравился. Разбитое сердце всегда можно было излечить, и искать утешения в преждевременной смерти не было нужды. Тибетцы и черные ицзу также заключали браки на основе свободного выбора и взаимной любви, так что и у них эпидемии самоубийств не наблюдалось. В частоте и легкости, с которой в Лицзяне совершались самоубийства, прослеживалось и губительное влияние шаманов-томба. Богатые вознаграждения за обряды харлалу позволяли им жить безбедно, так что они были напрямую заинтересованы в том, чтобы поддерживать высокий уровень самоубийств и потворствовать ему. Они вели среди легковерных людей искусную и коварную пропаганду, внушая, что самоубийство — разумный способ ухода от житейских проблем. Они из кожи вон лезли, расписывая прекрасную жизнь в пространстве между мирами, где обитали души самоубийц, и, вне всякого сомнения, преуспели в проталкивании своих идей. Столетия такой психологической обработки привели к тому, что баланс между жизнью и смертью у наси был весьма хрупок — они готовы были умереть в любую минуту, и для того, чтобы толкнуть человека на последний шаг, иногда достаточно было мелкой ссоры или вспышки гнева.
Примеры такой бездумной и жестокой алчности можно было найти не только среди томба. Мне вспоминается отвратительный, богомерзкий случай, произошедший в Лицзяне в военные годы. Небольшой группе солдат-гуркхов и нескольким беженцам из Бирмы чудом удалось дойти до Лицзяна, преодолев смертоносные ущелья и горные хребты, лежащие между Салуином и Меконгом. К сожалению, некоторые из них страдали от дизентерии и холеры. Наси, которым до того ни разу не приходилось сталкиваться с подобными эпидемическими заболеваниями, стали умирать сотнями, и плотники-миньцзя едва успевали делать все новые гробы. Когда эпидемия начала отступать и прибыль уменьшилась, плотники заказали роскошные богослужения во всех буддийских храмах Лицзяна, молясь Будде и другим божествам, чтобы те вернули высокий уровень смертности и не позволяли ему падать, дабы их дело процветало и впредь. По этому случаю мне вспомнился похожий рассказ у Толстого, в котором богатый купец, скопивший большой запас зерна, продавал его в голодное время с огромной прибылью. Он поклялся Богу, что построит новый собор с большими колоколами и всем, чем нужно, если Господь продлит голод еще на некоторое время. В ту же ночь все его амбары и склады сгорели.
Обряды харлалу были частью повседневной лицзянской жизни. Посторонних на них не звали, однако многие друзья специально приглашали меня, ибо относились ко мне практически как к члену семьи. Эти обряды всегда глубоко волновали меня — возможно, виной тому была романтическая часть моей натуры, которую приводили в трепет проявления любви до гроба. Особенно хорошо запомнилась мне одна из таких историй.
У девушки из деревни у подножия Лошадиного седла был молодой человек, солдат, сражавшийся в армии под Тайэрчжуаном. Однажды его семья получила телеграмму с известием о том, что он погиб в битве. Услышав от друзей эту новость, девушка горько заплакала, но ничего не сказала. Затем однажды ночью она надела свое лучшее платье, накрасилась, надушилась, и утром родители обнаружили, что она повесилась на притолоке в гостиной. Только после смерти горюющие семьи прощали заблудших влюбленных, и обряд харлалу родственники с обеих сторон обычно устраивали вместе. Именно на такой обряд, проводившийся в доме погибшего солдата, я и был приглашен.
Подойдя к дому, я увидел, что двор чисто выметен и украшен сосновыми ветками. Семья в белых холщовых одеждах поджидала гостей. У входа поставили два искусственных деревца, изготовленных из тонких палок, бамбуковых стеблей, листьев и веток. Увешанные флажками, лентами и талисманами, они выглядели весело, словно рождественские елки. Одно деревце посвящалось юноше, второе — девушке. Деревце юноши, помимо других вещей, украшали миниатюрные предметы мужской одежды — куртки, брюки и так далее, — вырезанные из цветной бумаги. Висели на нем и другие вещицы, которыми он пользовался при жизни и с которыми почти не расставался, — его любимый гребень для волос, трубка, кисет, зеркальце, бритва и прочие мелочи. На деревце девушки висели ее пудреница и помада, гребни и шпильки, простенький несессер, дешевые украшения и флакон духов, а также бумажные изображения предметов женского костюма. Все это выглядело очень трогательно и вызывало щемящую жалость.