Забытые дела Шерлока Холмса
Шрифт:
Ранним теплым августовским утром, когда грохот оружия на Западном фронте еще не начал глухо отдаваться в Гайд-парке, Джорджа Джозефа Смита отвели на казнь во двор Челмсфордской тюрьмы. Там его уже поджидали священник, начальник тюрьмы, надзиратели и притихшие Пирпойнт и Эллис. Они действовали настолько нерешительно, что люк под ногами Смита раздвинулся почти с двухминутным опозданием.
Тем же вечером, сидя в своем старомодном кресле со стаканом рома в руке, Холмс со вздохом сказал:
— Мы спасли жизнь мисс Мэкс, Ватсон. Но боюсь, что нам не удастся уберечь ее от судьбы более страшной, чем сама смерть. Будьте так добры, передайте мне «Морнинг пост». Там рассказывается о нескольких любопытных случаях, когда живых крыс и кроликов умышленно запускали в водопроводные трубы самых роскошных домов Мэйфейра и Сент-Джеймса. Подозреваю, что группа преступников высокой квалификации готовилась к крупнейшему ограблению в истории. Разумеется, это дело заслуживает нашего внимания.
Голос из склепа: дело о говорящем трупе
За годы нашей дружбы Шерлок Холмс сталкивался со многими загадками. Без ложной скромности отмечу, что в нескольких случаях человеком, привлекшим его внимание к расследованию, оказывался я сам. Но, разумеется, ни одно из этих таинственных преступлений не может сравниться с той серией ужасных убийств, что потрясли Ламбет и трущобы Ватерлоо-роуд в последнее десятилетие минувшего века.
Холмс неоднократно повторял, что нетривиальные обстоятельства дела — это всегда подсказка. Иными словами, «чем нарушение закона невыразительнее и банальнее, тем больше трудностей оно обещает». Это дело не страдало от недостатка оригинальности. Очевидная невменяемость злоумышленника побудила его вступить в переписку со Скотленд-Ярдом. Он предлагал за плату находить ответы на вопросы, которые поставили полицию в тупик.
Создавалось впечатление, что у нашего противника имеется множество сообщников, таких же безумных, как и он сам. Среди них встречались и женщины. Временами казалось, что мы ошибаемся, предполагая, что страшный убийца и мучитель был мужчиной. Разве женщина не может испытывать ненависть к несчастным обитательницам городских улиц? Если исходить из теории Холмса, такого маньяка мы должны были поймать без особого труда. К сожалению, время доказало обратное.
Позвольте мне рассказать все по порядку. Тем роковым субботним вечером я приехал на вокзал Ватерлоо после встречи со старыми армейскими друзьями. Десятью годами раньше мы вместе служили в Пятом Нортумберлендском стрелковом полку в период афганской кампании. Фаулер, Осборн, Скотт и я оказались в отряде, отправившемся из Пешавара к передовому лагерю в Кандагаре. Моя военная карьера оборвалась быстро и бесславно. Меня откомандировали в Беркширский полк накануне сражения при Майванде, во время которого пуля гази раздробила мне плечевую кость и задела подключичную артерию. На этом мои злоключения не кончились. В пешаварском госпитале я залечил было свою рану, но тут же заболел брюшным тифом. О возвращении в Англию и знакомстве с Шерлоком Холмсом я рассказал в своих заметках, посвященных раскрытию убийства на Брикстон-роуд и опубликованных под броским названием «Этюд в багровых тонах».
Встретившись через десять лет в Олдершоте, мы вчетвером славно провели время, вспоминая о тех временах. Вернувшись в город с дружеского пикника, я словно бы снова оказался в горах Афганистана — над моей головой нависли заброшенные постройки и склады Найн-Элмс и Ватерлоо-роуд. Грохот ярко освещенных поездов, подъезжавших к вокзалу в окружении облаков пара, походил на отдаленный салют нашей артиллерии в честь взятия Джелалабада.
Я вышел из огромного здания вокзала в дождливый октябрьский вечер и двинулся в сторону дома по оживленной улице. Свет газовых фонарей мерцал на мокрых булыжниках мостовой. Это был район продуктовых и цветочных прилавков, оборванных нищих и уличных мальчишек. Мечтая об уютном камине в гостиной Бейкер-стрит, я повернул к стоянке кебов и четырехколесных экипажей.
И в это мгновение раздался душераздирающий крик, словно нож афганского гази резал кого-то по живому.
— Помогите! Боже мой, помогите!
Я не могу подобрать слова, чтобы достойно описать его. На бумаге они кажутся слишком плоскими и невыразительными. Иногда в тишине ночи я снова слышу этот пронзительный вопль. Ужас, который я испытал на этой грязной улице между рыбными лавками и дешевыми пивными барами, возвращается ко мне с прежней силой. Это был крик боли, но еще яснее в нем слышалось отчаяние. Врач, повидавший на своем веку немало человеческих смертей, без труда распознал бы в нем мучительную агонию. Даже жестокая бойня при Майванде с сотнями погибших людей и животных не оставила в моей памяти такого следа, как этот короткий вой.
Субботним вечером улица, идущая от моста Ватерлоо к Сент-Джорджс-серкус, была запружена народом, и я поначалу не смог определить, с какой стороны донесся крик. Вероятно, с дальнего конца узкого переулка, расположенного неподалеку от двойных дверей отеля «Йорк». Свет люстры, который рассеивался в облаке табачного дыма, падал из окна на мостовую. Мне почудилось, что кто-то снова закричал, тише, чем в первый раз. Но тут же со стороны железнодорожного грузового двора выехала крытая брезентом повозка, и звук затерялся в грохоте и скрипе бочек.
Затем двери отеля на мгновение распахнулись, из бара долетели обрывки музыки и громкий смех. Но эти веселящиеся молодые женщины не могли так истошно вопить. В просвете между кебами и двухпенсовыми дилижансами я разглядел на другой стороне улицы неопрятно одетую, полноватую девушку с вьющимися светлыми волосами, стянутыми в узел на затылке. Она стояла у стены, прижимая руки к животу, затем обернулась и покачнулась, словно пьяная. Через мгновение она пробормотала тихим, но абсолютно трезвым и полным ужаса голосом:
— Помогите! Кто-нибудь, помогите мне!
Прежде чем я успел броситься к ней, она соскользнула по стене и осела на грязную, мокрую мостовую. Ее явно мутило, но она при всем старании не сумела вызвать у себя рвоту. Когда я подошел, несчастная уже перестала кричать и, простершись на булыжниках, лишь тихо стонала, больше от страха, чем от боли.
Ни ситуация, ни облик девушки не оставляли сомнений относительно ее профессии. На улице все еще было много прохожих, вокруг уже столпилась кучка зевак, которые молча разглядывали бедняжку. Я стал протискиваться между ними:
— Разрешите пройти. Я врач.
Мои слова вызвали оживление среди зрителей, видно, зрелище становилось для них еще интереснее. Лицо страдалицы побелело, волосы на лбу слиплись от выступившего пота. Я пытался осторожно расспросить ее, но она, казалось, не слышала меня. Ее взгляд застыл от непередаваемого ужаса. Затем боль, вероятно, возобновилась, и девушка зашипела сквозь стиснутые зубы. Лицо ее напряглось, рот искривился в безумной судорожной гримасе. Это напоминало ужасную посмертную маску, которую иногда называют «сардонической улыбкой». Я ничем не мог ей помочь. Она по-прежнему не отвечала. Судя по всему, злосчастная потаскушка находилась в последней стадии белой горячки.