Забытые генералы 1812 года. Книга первая. Завоеватель Парижа
Шрифт:
Ланжерон с превеликой радостью согласился, и уже следующим утром набрал команду для строительства искусственного вала. Работа яростно закипела. Вал возвели уже через четыре дня. И сразу же начались ночные репетиции. Руководил ими всегда лично Суворов. Один уже вид его лёгкой фигурки вселял в сердца тех, кто скоро должен был брать Измаил, бодрость и уверенность. Ланжерона поражал и Суворов, и русские солдаты и офицеры.
Вообще эти ночные репетиции очень многое дали Ланжерону в плане уяснения русской военной школы. Он так и сказал Суворову за вечерним чаем, сказал, что благодарит его за науку. Тот неожиданно мягко улыбнулся и сказал:
– Мой милый Ланжерон, а живя с вами невозможно не полюбить Францию, невозможно не стать роялистом.
С раннего утра Суворов встречался с командирами. Начальники штурмовых колонн приглашались для участия в разведывании подступов к Измаилу. Суворов, буквально пробуравливая присутствующих своим острым, насмешливым, каким-то даже ввинчивающимся взглядом, указывал направление и задачу каждой колонны.
Штурм был назначен на 11 января. Суворов получил накануне целую пачку писем (был там, в частности, и пакет от Потёмкина), но ни одно из них он даже не раскрыл. Это и понятно – не до чтения было.
Спать он тоже не мог. Голос сморщился. Глаза из голубых стали серыми, пепельными.
Суворов сказал Ланжерону, глубоко вздохнув и глядя совершенно неулыбчиво, без тени обычной лукавинки:
– Да, милый мой Ланжерон, Ланжерончик мой, на такой штурм можно решиться только раз в жизни.
Загодя началась артиллерийская канонада. Весь день и всю ночь 500 орудий обстреливали крепость. На рассвете артиллерия сменила боевые заряды на холостые. В три часа ночи взвилась первая сигнальная ракета – армия пришла в полную боевую готовность. С появлением второй ракеты штурмовые колонны придвинулись к крепости на 200 шагов. Третья ракета означала штурм.
Штурмовые колонны поднялись на вал практически одновременно. Так и было задумано Суворовым: крепостная ограда должна была быть захвачена сразу целиком, по всей линии.
Турки оборонялись ожесточённо, при этом что-то пронзительно крича и яростно жестикулируя. Их потные закопчённые лица казались всё время дёргающимися, подпрыгивающими. А усы двигались сами по себе, как будто отдельно.
«Слишком много кривляния», – пронеслось вихрем в голове у Ланжерона, – «почти как в театре марионеток». Он в это время закалывал огромного толстого турка, который нещадно гримасничал – глаза и усы у него, казалось, просто скакали.
Турок стоял, широко расставив ноги, на краю левого вала. Его страшная неподвижная туша закрывала путь колонне генерала Алексеева, в которой был Ланжерон. Колонна в замешательстве остановилась. Тут Ланжерон вырвался вперёд, не раздумывая, подбежал к громадному турку и проткнул его. Турок рухнул. Путь на левый вал был свободен.
За Ланжероном тут же кинулся его дядюшка – Роже де Дам: не мог же он отставать от племянника. На вал быстро вскарабкалась основная часть штурмовой колонны, оказавшаяся перед вытянутой турецкой цепью. Не было ни мига передышки – надо было опять колоть и рубить (пехота орудовала штыками, у спешенных казаков были укороченные дротики).
Русские дрались молча, с каменными, ничего не выражавшими лицами. Вся сила расходовалась на удар штыком. И только когда штык проходил сквозь тело турецкого воина, из русского горла сдавленно вырывалось ругательство – счастливое, радостное, ликующее.
Ланжерон вертелся на валу, как волчок. Он отнюдь не был спокоен, напоминая скорее сноп искр. В какой-то момент он отбросил штык (прокалывание врага штыком занимало слишком много усилий и времени), схватил с земли укороченный дротик, выпавший из рук разрубленного надвое казака, и кинулся на то, что оставалось от турецкой цепи. Так же поступили солдаты и унтер-офицеры из его отряда: все схватились за дротики и врубились в кучки сгрудившихся турок. Скоро колонна полностью утвердилась на валу.
После того, как штурмовыми колоннами были захвачены все валы, Суворов через открытые войсками ворота ввёл резервы, и, не давая противнику опомниться, двинул нападающих внутрь – на штурм города, где на площадях, улицах, в домах, обращённых в крепости, готовилась упорная оборона. С бою беря каждую пядь земли, русские отряды, концентрически наступая, сжимали турок в сплошное железное кольцо. Резня длилась 8 часов.
Ланжерон во время захвата города был ранен в ногу. Во главе батальона солдат Лифляндского егерского корпуса он брал дом начальника измаильского гарнизона Айдосехмед-Паши. Собственно, это была вторая крепость. Но мужчин в доме не было – видимо, они все полегли на валах Измаила, у крепостной стены, на улицах города. Потом только нашли в кресле труп старика-паралитика – в животе у него торчал укороченный дротик. Этот старик был единственный мужской обитатель дома.
Женщины смогли продержаться часа два. Стреляли они довольно метко, стреляя не только из окон-бойниц, но и с крыши. Они уложили восемь бравых солдат Лифляндского егерского корпуса. Стоило хоть кому-то из ланжероновского отряда приблизиться к дому, – тут же раздавался прицельный выстрел. В общем, осада ни к чему не вела.
Тогда Ланжерон достал где-то несколько кожаных лошадиных попон, связал их и соорудил таким образом нечто вроде защитного панциря. Потом накинул его на себя и бегом рванулся к дому. Ланжерон сумел-таки прорваться, но когда распахнул входную дверь, там стояла испуганная девочка лет четырнадцати. В руках она с трудом удерживала длинное ружьё. Увидев Ланжерона, она зажмурилась и выстрелила. Ланжерон упал, но остался жив – девочка попала ему в ногу.
Ворвавшиеся солдаты батальона егерского корпуса отнесли его в дальний угол первого этажа и бросились вверх по лестнице. Скоро до Ланжерона стали доноситься истошные крики и стоны женщин. Он понял, что их насилуют – грубо и дико. Шевалье стал громко звать бойцов к себе, но на него никто не обращал никакого внимания. Всех обитательниц дома нашли потом в изодранной, искромсанной одежде – из живота у каждой торчал укороченный дротик.
Суворов потом навестил Ланжерона в госпитале. Был, как всегда, живчик, носился по палате, редкие волосёнки его весело подпрыгивали от быстрой ходьбы. Веселился, отпускал шуточки, подчас весьма солёного свойства. Когда же вошёл лекарь, Cуворов вдруг странно нахохлился и закричал петухом. Услышав это, шевалье де Ланжерон даже вздрогнул и даже закривился как-то. По уходе лекаря он спросил у Суворова:
– Александр Васильевич, зачем вы сделали это?
Суворов, улыбнувшись, тут же ответил:
– Поживёшь с моё, запоёшь курицей.
Прощаясь, Суворов сказал ему:
– Милый мой Ланжерон, вы показали себя молодцом. Я награждаю вас золотой шпагой с надписью «за храбрость».
Ланжерон благодарно улыбнулся.