Забытые генералы 1812 года. Книга первая. Завоеватель Парижа
Шрифт:
Однако Ланжерон, который всегда был уверен в непроходимой тупости своего начальника, был обижен не столько на него, сколько на Кутузова:
– Как он терпит вмешательство в свои обязанности главнокомандующего? Как он даёт помыкать собой императорским фаворитам? Боже, какое немыслимое самоуправство! А особенно невыносим князь, утверждающий, что Бонапарт нас боится, что он боится дать нам генеральное сражение. И государь верит этому самонадеянному мальчишке! Ужас! Всё гибнет от произвола нескольких спесивых болванов…
Всё это Ланжерон говорил себе, выходя поздно ночью от Буксгевдена, а на рассвете началась битва.
Под Аустерлицем он вначале сражается в центре левого фланга русской армии, а затем пытается задержать отступление русских войск вместе с бригадой генерала Каменского, но безуспешно.
КАРТИНКА
О ДЕРЕВУШКЕ ПРАЦ И ОКРЕСТНОСТЯХ
Густой, плотный туман лёг на холмы, он накрыл их полностью, сжал, сдавил, стиснул. Ланжерону даже показалось, что сейчас его и его колонну, приготовившуяся к марш-броску, просто сплющит туманом. А если и не сплющит, то придётся спускаться вниз – в могилу.
Деревня Прац, примостившаяся у подножия двух холмов, оказалась в какой-то сплошной непроходимой темноте, как в могиле. И все, кто были там внизу, представлялись заживо похороненными.
Настроение было отвратительное, мерзкое. Граф знал, что катастрофа совершенно неминуема, и она всё приближалась и приближалась, со всё нараставшей скоростью.
Ланжерон резко, нервно провёл носком сапога по мокрой от росы траве. Сначала он мысленно росу сравнил со слезами, а потом с кровью. Граф был уверен, что русской кровушки сегодня прольется много, был уверен, что скоро начнётся бойня.
Когда граф увидел, что на верх холма торопливо въехал император, то внутри у него всё обмерло. Александр был в белом кавалергардском мундире. Он был бледен, но лицо его сияло – видимо, он уже грелся в лучах победы. За ним маячил на белой лошади князь Долгоруков. Его нагло-весёлое лицо в эту минуту показалось особенно неприятным.
Ещё не приблизившись к Ланжерону, император нетерпеливо крикнул:
– Граф, почему вы до сих пор здесь? Вы что, не получили приказа? Мигом – на соединение с Буксгевденом.
И тут же рванул вниз. Ланжерон воспринял появление императора как вестника смерти.
Действительно, по диспозиции, в начале восьмого часа утра колонны генералов Дохтурова., Ланжерона и Пржибышевского (он в ходе битвы сдался в плен и был разжалован в рядовые), выстроясь в две линии каждая, должны были спуститься с праценских высот, и, соединясь с силами Буксгевдена, атаковать правый фланг французов. Всё это Ланжерон прекрасно знал, но надеялся, что в последний момент император всё-таки переменит решение. И вот все надежды рухнули – Александр подписал смертный приговор своей армии.
Ланжерон дико побледнел, в зеленовато-серых глазах его, обычно добродушно-игривых, зажёгся злой огонёк. Но через двадцать минут колонна Ланжерона уже начала спуск с Праценских высот. Она двигалась вслед за колонной Дохтурова, спускаясь в свою могилу. И Ланжерон это знал, как никто другой.
На высотах осталась колонна Коловратаилорадовича. Пройдёт всего несколько часов, и Кутузов под давлением императора отдаст приказ колонне Коловратаилорадовича оставить Праценские высоты. Когда граф Ланжерон узнает об этом, то он, храбрый, мужественный, пылкий, заплачет, и даже не попробует скрыть своих слёз. Приказ Кутузова означал неминуемое поражение войск союзников. Но пока колонна Коловратаилорадовича ещё оставалась на высотах.
Граф Милорадович, бравый, румяный, усатый, шутил с адъютантами (он вообще известен был в армии как рассказчик анекдотов весьма игривого свойства) и пил чай с ромом. Он был в отличнейшем расположении духа. Генерал Иван Коловрат заметно нервничал, но уход основных сил с Працена, видимо, отнюдь не воспринимал в трагическом свете.
То, что колонна осталась на вершине холма в одиночестве, то, что они лишились поддержки, кажется, его не смущало. Просто испытывал некоторое волнение, как всегда перед делом. Он подёргивал свои густые седые усы и молча курил трубку, отойдя в сторонку от Милорадовича, который был окружён весёлой стайкой адъютантов.
Поведение Милорадовича казалось Ивану Петровичу Коловрату совершенно легкомысленным, но он только осуждающе смотрел в его сторону и довольно сердито курил трубку. Иван Петрович был старше по званию и старше годами, но ему казалось неприличным делать замечания графу Милорадовичу, бойкому, энергичному, самоуверенному, увешанному орденами. Он даже слегка побаивался этого языкастого дамского любезника.
Офицеры и солдаты разбрелись по вершине холма, разбившись на небольшие группки. Кто точил лясы, кто лёг вздремнуть, кто закусывал, но спокойствия не было. Бездействие томило. Снизу, из лощины, раздавалась ружейная стрельба, было слышно, как посвистывали ядра. Но не видно было ничего: туман всё ещё лежал густо.
Император Франции стоял в это время на высоте, которая была расположенасеверо-западнее деревеньки Шляпаниц. Он был окружён несколькими маршалами. Выглядел он совершенно невозмутимым, в лице его даже было что-то каменное. Маршалы же (это были Мюрат, Cульт и Бернадот) явно нервничали, подпрыгивали; можно сказать, что они били копытом, как молодые лошади.
Наполеон хранил молчание, и вдруг сказал, спокойно, тихо, ни кого не глядя:
– Если русские покинут Праценские высоты для обхода справа, они погибнут безвозвратно.
Маршалы загалдели, стали предлагать поскорее захватить высоты. Император Франции отмахнулся от них, как от назойливых мух, а потом, медленно расставляя слова, сказал:
– Подождём ещё. Имейте в виду, господа, когда неприятель делает ложное движение, мы никоим образом не должны прерывать его.