Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта
Шрифт:
Граф Михай тоже был не так прост и очевиден. Он, правда, не был столь решителен и стремителен, как моя (а точнее, наша) Юзефа, которая была истинною валькирией, но и он мягко-незаметно да подбирался к Марии. Занятно, что при этом и граф Михай, подобно Юзефе, вовсе не был, судя по всему, поклонником Буонапарте. Так мне казалось, во всяком случае.
Так мирно мы и жили – можно сказать, вчетвером; когда же в Вене появлялась Мария, то и впятером.
Когда Боунапарте снял ей домик неподалёку от Шенбрунна, и она наведывалась к нам буквально каждый день, а если что-то её задерживало, то мы (я, графиня
3
В Вене Мария, увы, бывала только наездами, более или менее постоянное жительство обретя в Париже, куда переехала по предложению императора. И как-то уговорила нас всех навестить её в Париже, где ужасно скучала, ибо сидела всё в своём очаровательном домике, лишь ночью за ней приезжала чёрная наглухо задрапированная карета, и увозила её к её кумиру.
И мы решились поехать. Да, все втроём, плюс двухмесячная крошка Изабелла. В общем, в полном семейном составе – к великой радости Марии Валевской. Но особенно был счастлив я, ибо возможность оказаться в непосредственной близости от Боунапарте становилась всё более реальной. А в ушах у меня уже звучали и сверкали звон и блеск будущих наград.
Выехали мы во второй половине октября, и ещё успели оказаться в более или менее тёплом, и, значит, ласковом Париже.
Шоссе д’Антен, где корсиканец поселил свою пассию, оказалось совершенно потрясающим местом. Это, безусловно, светский квартал Парижа, но одновременно тихий и даже пустынный. Всё дело в том, что ещё в начале осьмнадцатого столетия это был сплошной лесной массив, состоящий из парков, принадлежавших откупщикам, и обширных земель одного аббатства. Только году в 1720 квартал начали делить на участки для продажи, и тут потихоньку стали селиться банкиры и художники. Домик, в коем жила Мария, окружён громадным тенистым парком, переходящим в самый настоящий лес. Чистое чудо! Каждое утро, после завтрака, мы всей нашей куомпанией гуляли буквально по несколько часов кряду.
Вообще Мария весь день была с нами. Лишь в одиннадцатом часу за ней, как правило, присылали карету, и встречались мы с нею уже за завтраком. После одного из своих ночных возвращений, Мария вдруг заговорщически улыбнулась нам и радостно воскликнула: «А я рассказала вчера императору, что у меня гостят родственники моего мужа, и представляете – он пожелал со всеми вами познакомиться!»
Тут воцарилось гробовое молчание, пронизанное испугом, одна лишь Изабелла продолжала, как ни в чём не бывало, щебетать!
«Вы что, не желаете?» – осведомилась Мария.
Ну, конечно же мы желал, страстно желали, просто не ожидали подобного поворота событий.
«Ну, что ж, дорогие мои! В таком случае сегодня я никуда не еду. Император явится к нам, на ужин, но очень поздний, часам к двенадцати ночи, ранее его не отпустят дела».
И действительно, ровно в двенадцать, в оглушительной ночной тишине раздался шум подъезжающей кареты, и вскоре раздались необычайно резкие и быстрые шаги, и в залу в самом деле вошёл великий человек собственною персоной. Был он в мундире старой гвардии, и на нём была лента Почётного легиона, чрез плечо по мундиру.
Поначалу мы мало что соображали, и едва могли говорить со страху, но император явно был настроен чрезвычайно благодушно, и вскоре мы освоились, и даже разболтались.
Меня император сразу же припомнил, в точности восстановив встречу в Тильзите, и тут же предложил мне вступить в польский легион, который он готовил к отправке в Испанию.
Затем властелин Европы добавил: «И мне, как видно, придётся туда ехать. Маршалы мои безрассудно храбры, но именно в моём присутствии. Стоит мне отворотиться, они становятся тупы и неповоротливы. Так что придётся ехать. У вас, граф, есть шанс составить мне компанию».
От этих слов я был на седьмом небе от счастья.
На следующий день камердинер императора Констан Вери, более известный как просто Констан, вручил мне собственноручную записку Буонапарте, в коей было сказано, что отныне прикомандирован к походной канцелярии императора, и что мне сохраняется мой полковничий чин, и что мне велено немедленно явиться в Тюильри, дабы там ожидать отбытия к театру военных действий.
Всё это немедленно было мною исполнено. Я нежнейше расцеловал Юзефу и Изабеллу, дружески пожал руку графу Михаю и отбыл вместе с Констаном.
Ну, как я мог не обожать красавицу Юзефу?! Если бы не она, вряд ли мне удалось выполнить приказ моего государя и попасть в ближайшее окружение Буонапарте.
4
В пути император всё изливал гнев на грязных испанских мужиков и яростно рычал, что задаст им жару. А потом, успокоившись, говорил, что нужно очень спешить, ибо австрияки вот-вот нападут, и, значит, в Испании всё нужно устроить по-быстрому.
В самом деле, Буонапарте необычайно торопился, был предельно, а вернее беспредельно жесток и напорист – для меня это была настоящая наука. И ещё, конечно, потрясающе полезно было то, что фактически я, состоя баталионным командиром в польском легионе, возглавил при императоре временную походную канцелярию.
Уж только за это мне полагается крест Георгия! Вообще удача мне сопутствовала совершенно немыслимая. Такое никому и не приснится: российский гвардейский офицер, доверенное лицо государя, руководит походной канцелярией самого Буонапарте!
При Бургосе, ноября 10 дня 1808 года император нанёс испанцам страшное поражение. В ближайшие дни произошло ещё два сражения, и испанская армия, казалось, совсем уничтожена. Ноября 30 дня Буонапарте двинулся на Мадрид, хоть тот был защищён весьма сильным гарнизоном. Декабря 4 дня мы вошли в Мадрид. Город встретил нас гробовым молчанием.
Затем император выступил против англичан. Генерал Мур был разбит и убит во время преследования остатков английской армии. А вот в Сарагосе пришлось задержаться. Но января 27 дня 1809 года мы взяли её. Однако резня продолжалась ещё три недели в уже взятом городе.
Мы были вынуждены вырезать до двадцати тысяч гарнизона и тридцати двух тысяч городского населения. Бесчисленные трупы вповалку лежали в домах и перед домами. Я думал тогда неустанно: «Неужели подобная дикая жестокость простится ему?»