Забытые всеми
Шрифт:
Глава пятая
Все как обычно, Акчурин на вахте, открыл двери и впустил Иволгина в галерею. Две-три дежурных фразы и вот уже каморка мадам Морель. Она склонилась над книгой, а рядом лист с несколькими написанными строчками.
– Я вас ждала, проходите. Хотя особо проходить-то некуда. Садитесь супротив и сказывайте свои советы про чертовы чемоданы.
– Посоветовался со сведущими людьми… нет, не из гестапо… предлагается принять на хранение, как вы выразились чертовы чемоданы, и разместить их подальше от людей.
– Бойцы после не отстанут.
– И хорошо. Круг их со временем расширится и, когда появятся те, на кого можно свалить утечку, группу разом и накроют.
– Те же гестаповцы? – ухмыльнулась Катрин, – нет, Иван Алексеевич, с этой организацией лучше не связываться.
– Почему? – спросил Иволгин, его по-прежнему терзали сомнения в отношении мадам.
– Там очень мало людей адекватных. В большинстве своем они одержимы идеей сверхчеловека, идеей превосходства немецкой расы над другими народами.
Иволгин оторопел. Он не мог сообразить, как ему реагировать на подобное изречение. Все, с кем приходилось общаться до этого, придерживались середины. Как говорят: ни вашим, ни нашим.
– Вы не боитесь говорить подобное? Ведь вы меня почти не знаете!
Мадам продолжала изображать доброжелательность и очень спокойно ответила:
– Как это я вас не знаю? Вы помогли бежать человеку, которого разыскивает гестапо.
Вот и проявил жалось, вошел в положение молодой девушки с ее несчастной любовью. С другой стороны, обнаружить отпрыска теперь, значит подставить свою голову под топор палача. То ли его отравят, то ли просто застрелят, значения иметь не будет. Он свою миссию выполнил.
– Господи, вразуми и помоги, разорвать цепочку, где все звенья связаны, – прошептал Иволгина и заявил, – мы русские вечно проявляем понимание других. А нас никто понимать и жалеть не собирается. Более того, используют при первой же возможности.
– Уж не слезу ли хотите из меня выжать, – по лицу мадам пробежала улыбка.
– Просто мне жаль, что в вас и Марфе я ошибся. Честь имею, – Иволгин встал, чтобы в следующее мгновение оказаться за дверью.
– Конечно, честь имеете. В присутствии у вас чести я нисколько не сомневаюсь. Но вы мне напоминаете одного героя из детской сказки.
Иволгин понял, что мадам настроена продолжить разговор, более того за дверью кто-то находился. Конечно, не гестаповский патруль, эти не церемонятся. Через зазор между порогом и дверью была видна тень от чьих-то ног одного человека.
– Прошу пояснить, мадам Морель, – Иволгин снова сел на свое место.
– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Ни в Белой армии не засветился, ни у Красных себя никак не проявил. Белый лист, да и только.
Иволгин хотел резко открыть дверь и обнаружить засаду. Он был почти уверен, что в коридоре стоит Акчурин, но зачем? Физически полковник его не одолеет. Значит в руках у него пистолет. Пришлось рывок дверью оставить про запас.
– Хотите, мадам блеснуть осведомленностью в моей биографии? Тоже мне, нашли тайну.
– Давайте вашу биографию оставим на потом. Пока мне интересно, кто придумал такое великолепное прикрытие для вашей миссии в Париже? Сама постановка проблемы жизненно оправдана, и вы угодили в десятку. Ваш спектакль нашел понимание у большинства эмигрантов. Ни у кого не возникло никаких подозрений.
Стало понятно, что мадам знает много больше, чем владелица никому не нужной картинной галереей.
– Для тех, кто снарядил вас в столь ответственное путешествие, жизнь беженца Иволгина имеет ценность лишь до определенного момента, для решения единственной задачи. Стоит вам ее решить и счет пойдет на часы, а может быть и на минуты. В организации, которая вас сюда послала, существует четкое деление на своих и чужих. Вы и ваш Кондратьев для них совершенно ненужный балласт. Возможно он сначала убьет вас, а потом наступит его черед.
– Равно, как сейчас за дверью стоит Акчурин с взведенным пистолетом. И если вы сейчас со мной не договоритесь, он меня убьет.
У мадам забегали глаза, по щеке пробежал нервный тик, Иволгин понял, что он не ошибся.
– Может быть не так примитивно, но в целом вы угадали. Тогда спрошу прямо. Вашей целью является Андре Шьянсе?
Иволгин понял, что мадам отслеживала все его опросы и узнала, что в беседе с Дедюлиным, Васьяновой и Марфой красной нитью прошел отпрыск Воропаева.
– Вы угадали.
– Тогда скажите мне, только честно. Какой интерес может представлять лицо 1912 года рождения, которое увезли на чужбину в восьмилетием возрасте? Чем он может быть интересен для этих дядей в генеральских мундирах? Что он может им сообщить?
Иволгин еще раз убедился, что мадам хорошо подготовилась к их разговору и пока козыри у нее.
– Думаю станется в достатке ограничиться знаниями вами объекта интереса, неназванной структуры. Тем более вы сами убедились в моем стремлении затянуть решение стоящей задачи.
– Давайте вернемся к вашей биографии. К своим зрелым годам вы оказались ни белым, ни красным.
– Принимать как упрек? Немного ли решили поднять? По-моему вес не по вашим силам, – Иволгин хотел еще раз вывести мадам из равновесия.
– Не пытайтесь обойти меня на вираже, не получится, штабс-капитан, – мадам снова ехидно улыбнулась.
Она выложила перед Иволгиным конверт.
– Откройте его и взгляните на фото, – сказала Катрин и вышла из своей каморки.
По размеру стандартная фотография. На ней изображен офицер вермахта из войск связи. Нет, Иволгин не почувствовал никакой искры, никак не екнуло сердце. Он перевернул фотографию и прочитал: «Алекс Вернер, январь 1942 год». Почему-то изображение расплылось, стало не резким. Иволгин почувствовал, что независимо от его воли, на глаза навернулись слезы, он их смахнул и продолжал смотреть на фотографию. При этом он забыл, где находится, зачем оказался в тесной каморке. Он смотрел на лицо парня и перед глазами проплывали игры с трехлетним пацаном в детской матроске.
Вернуло его к действительности появление мадам.
– Вы все поняли? А знаете скольких усилий, трудов и риска стоило моему курьеру доставить из Берлина за двое суток эту фотографию?
– Кто вы, мадам Морель?
– Я именно та, без которой вы очень скоро окажетесь в тупике без права выхода. Позволю спросить еще раз, зачем организации потребовался Андре Шьянсе? Почему его розыск на контроле у рейхсминистра?
– Меня можно убить, можно предать. Про меня можно говорить и думать, что угодно. Но причем во всей нашей кутерьме судьба моего сына?