Забытые всеми
Шрифт:
– Покажут, если докажешь, что ты пекарь.
– Документы нужны?
– Хлеба неси поболее, потом и поговорим.
По всему дворник просто хотел есть и никакие доказательства ему не нужны. Но Дитмар уже разогнался и останавливаться не хотел. Он метнулся к пекарне, ребята уже встали и готовили еду, на их вопросы ничего не ответил, набросал в короб несколько булок, взвалил на плечи и исчез.
– Вижу не врешь, – заулыбался дворник.
Он уже стоял на ногах и готовился к исполнению своих обязанностей. Увидев булку, повозил свои руки по фартуку, схватил хлеб и
– Вкусно! Хорошо пошло бы пиво. Ты, случаем, не пивовар? – хитро улыбнулся дворник.
– Я так и думал. Разжился хлебом и хорошо, будь здоров, – Дитмар выложил на лавку принесенный хлеб, взвалил короб и пошел прочь.
– У тебя велосипед имеется? – крикнул вдогонку дворник.
– Тебе еще и велосипед нужен? – раздраженно произнес Дитмар.
– Велосипед нужен тебе, туда пешком далековато. Иди сюда и смотри, – дворник вынул из кармана мятый лист, развернул его и взору предстала испещренная кривыми и прямыми линиями схема.
– Что это? – спросил Дитмар.
– Схема города и окрестностей. Заешь сколько вопросов мне за день задают пришлые люди. Я кроме шведского языка больше не знаю, вот и тыкаю в свою шпаргалку.
Заскорузлый палец дворника царапал лист и маршрут становился понятным:
– Тут северный выезд из города. По дороге семь километров с небольшим. Потом увидишь правый поворот на малую дорогу. Еще проедешь километров семь и упрешься в ворота. У них тебя остановят, могут допросить, а могут просто застрелить. Такие случаи уже были.
Почти все автомобили стояли на приколе, бензина в городе не было. Лошадей отправили в армию. Из двух оставшихся в прокате велосипедов Дитмар выбрал с явной восьмеркой на переднем колесе. У второго цепь болталась, как бусы на шее дряхлой старухи.
– Доеду, – буркнул пекарь, взвалил на спину короб и погнал.
Дорога заняла около трех часов. Метров за триста до ворот он слез на землю, велосипед покатил рядом. До ворот не дошел метров сто, вышли два солдата и направили на него автоматы. Пекарь не растерялся, велосипед положил на землю, снял короб, открыл крышку, откусил крендель и начал жевать. Солдаты застыли, немцы большие любители зрелищных действий.
Глава девятая
Испокон веку считалось, что холодный и влажный воздух является предвестником простудных заболеваний. Стойкими к неблагоприятному климату считаются петербуржцы. Иван Алексеевич спокойно переносил межсезонные неудобства, противопоставляя себя своей спасительнице Ингер. Бедная шустрячка только за один октябрь уже по третьему разу засвистела своими бронхами, залаяла кашлем и захлебывалась от насморка. Иволгин перетаскал домой все средства из ближайшей аптеки по лечению простуды, но никакого результата не добился. Кстати, руки доктора Магуссона воистину оказались золотыми. Шрамы никак не украшали его, напротив, они меняли выражение лица до неузнаваемости и в худшую сторону. Иван Алексеевич смотрел на себя в зеркало и не мог поверить в избавление от уродства. Более того, затемненные очки придавали солидность и даже таинственность. Ингер неоднократно отмечала, что теперь Иволгин не оставит
Звонок в дверь застал Иволгина врасплох. Он только засел за старинный раритет на старославянском языке «Сказ про Никострата и одоление им Сакердона». Он надеялся отыскать значение слова «волога». С одним таинственным словом он уже справился. «Кереметь» означало капище у славян, у других народов это слово тоже использовалось. Им обозначались священные места. Иволгин помнил из дневника Воропаева строки про то, как предки умели выбирать места и упоминалось слово «кереметь». Капище, действительно, находилось в районе Алексеевского монастыря.
Иволгин надел очки, подошел к входной двери и распахнул ее. Первым стоял его давнишний знакомый, консьерж с военной выправкой. За ним высился молодой человек в плаще и шляпе. Это был его сын Александр. Иволгин Иван Алексеевич узнал его по фотографии, которую показывала мадам Морель. Между тем ребенком из воспоминаний и молодым человеком стояла высоченная стена, преодолеть которую сходу у Иволгина не хватило сил. Он сумел вымолвить:
– Это ко мне, спасибо, – впустил гостя в дом и захлопнул дверь.
Потом повернулся спиной к гостю и пошел в свою комнату, на ходу снимая очки и вытирая слезы. Вдруг плечи Иволгина затряслись, как у малого дитя. Молодой человек пошел за ним следом и уже в комнате прозвучало:
– Здравствуй, отец!
– Здравствуй, сын.
Объяснять словами состояние этих двух людей было бы совершенно бессмысленно. После их последней встречи в Таллине минуло четверть века. Все ушло в небытие и сохранились только размытые временем и событиями контуры.
– Я была предупреждена о вашем визите, – в дверях стояла Ингер, закутанная в шарфы, – но ничего не сказала вам, Иван Алексеевич, не хотела волновать. Свидание состоялось, и я очень рада. Все нужное для встречи найдете на кухне в шкафах. Мешать не стану.
Расположившись по холостяцки, выпили, закусили и потекли разговоры. Про баронессу, Вернера старшего, про этапы становления Алекса, его вхождения в жизнь. Как гром среди ясного неба прозвучало известие о кончине Зинаиде-Урсулы. Иволгин молча налил себе из бутылки и выпил залпом. Он не знал, как погасить возникшую душевную боль. Молчали долго, каждый думал обо дном и том же. Наконец, Иволгин поведал про свои мытарства. Ни сожалений, ни упреков в разговоре не звучало. Тему службы рейху перенесли в другие условия. Оба знали про коварство хозяев. Даже Ингер могла ничего не знать, а ухо Канариса или Кальтер Грунера могло слышать их разговор.
Казалось отец и сын могли до бесконечности вот так сидеть, даже молча, ни о чем не говорить, подчиняясь неведомым инстинктам.
Когда за окном стало темнеть, Алекс попросил отца проводить его до гостиницы. Он остановился в отеле в двадцати минутах ходьбы от дома Ингер. На улице для начала убедились, что за ними нет слежки. Алекс взял отца под руку и, они то ускоряли шаг, то замедляли, поворачивали в глухие переулки, расходились в разные стороны и сходились. Слежки за ними не велось.