Забытый - Москва
Шрифт:
И он тоже исчез.
* * *
Весть пожаром полыхнула от Нижнего к Москве и дальше: к Твери, Новгороду, Плескову, а оттуда и к Вильне: князь нижегородский побил татар!
Легко понять, как бурно, даже буйно радовался известию московский князь, но самое неожиданное сотворило оно в Крестовой келье. Алексий, узнав, немедленно потребовал к себе племянника Данилу, первого и единственного теперь (брат Феофан умер полгода назад) советника своего во внешних делах.
Данило, ничего пока не знавший, не на шутку встревожился. Такие неожиданные призывы со стороны
"Что могло случиться? Не иначе как Тверь. Михаил из Вильны вернулся? Ну и что? Литва? Орда? Опять власть в Сарае поменялась? Но их там уже десяток поменялся, и все выходило - Москве на руку. Да и не дергал он меня по такому поводу никогда! Что же?!"
Вид митрополита озадачил племянника еще больше. Не было озабоченности на его лице, не было тяжелого раздумья. Глаза блестели возбужденно, а лицо было как будто даже и веселым.
– Что стряслось, отче?
– Слыхал новость?
– Какую?!
– Наумничали, нахитрили! И как всегда - на свою же башку. Глупую!
– Да что случилось?!
– Помнишь, зятя княжеского в Нижний спровадили?
– Ты говорил - князя от влияния оберечь...
– Оберегли! А он татар разбил! Булгарского хана Пулад-Темира. Целый тумен! Обоз, говорят, весь захватил. Вот тебе и "зять - любит взять"... Кричат - Константиныч... Тоже мне вояку нашли! Тут даже сомневаться не приходится. Но как теперь этот Константиныч себя поставит - смекаешь?! Татар побил! И такой воевода под рукой.
– Тут и смекать нечего. А кто ж тебе его сплавить-то присоветовал?
– Кто... Старость моя, видно, запела - струсил!
– Алексий с досадой махнул рукой.
– А с чего?! Он ведь сам просил: веди меня, отче, указуй, буду слушаться. Нет - забоялся! Как посмотрел эту комбинацию со стенами кремлевскими, так и подумал: не будет он меня слушать, обманывать начнет. Ну пусть бы и обманывал, да был под рукой - всегда можно было осадить. А теперь поди, спутай его - не дастся!
– Чего ж ты от меня-то хочешь?
– Надо его как-то возвращать. А я после такого уже и на себя не надеюсь. Давай подумаем, как его под свою руку обратно подвести. Желательно (очень желательно!), чтоб незаметно. Если он в Нижнем останется, наделают беды. Не он, так Константиныч.
– Наделают...
– Ну и как быть?
– Быть?
– Данило засмотрелся в одну точку.
– Но ведь у него семья здесь, дружина вся. Похоже, он насовсем-то в Нижний не собирается...
– Не СОБИРАЛСЯ! Знамо, кто ж такие дела сразу делает! Да и проводили его не по доброй воле. А теперь понравится - и соберется.
– Надо тогда через жену.
– Я тоже об этом думаю...
– Только послушает ли он ее, а она нас?
– Она-то должна. Умница моя! А вот он...
– Тогда, может, через князя? Наобещать...
– Нет!!! Князь никак, ни в коем случае не должен узнать, даже догадываться, что я заинтересован в его возвращении!
– Думаешь, сразу сам на татар взъерепенится?
– Еще как! А главное, поймет, что я теперь никуда не денусь. В этом вся и загвоздка.
– Да, отче. Задачка... Здорово у нас всегда получается: сами себе проблему сгромоздим, а потом корячимся - преодолеваем!
– Согласен. Но теперь поздно каяться, корячиться надо. Преодолевать!
– Значит, ты меня позвал корячиться?
– весело осклабился Данило. Тебе даже виду подать нельзя, что интересуешься. Тебе никакого дела, никакого интереса!
– Именно.
– Ладно. Узнаем сначала, как он сам на все это смотрит. Потом с Любой поговорю... В конце концов мне-то можно и через князя.
– Это в крайнем случае! Боюсь - сразу догадается. Ведь для него ты это все равно, что я.
– Ну, наверно, не совсем... Можно перед ним подосадовать, что вот тут-то как раз мы и разошлись. Поглядим.
– Ну гляди!
* * *
– О-о-ойх! Ми-и-тя! Шибче! Шибче!
– Дарья бешено дергала его на себя, все ее тело (даже ладони!) пыхало огнем и представлялось Дмитрию железкой на наковальне.
Это длилось уже вторую ночь, и он утратил ощущение реальности. То был уже не сон, а какой-то горячечный бред, в котором была только она, со всех сторон она, огненная, обжигающая, с бесконечным всхлипом: шибче! шибче!
В первую ночь, когда она в третий или четвертый раз ослабела и обмякла ненадолго, Дмитрий вставил полушутя:
– Горяча ты, Даш. И вроде как голодная. Что ж это, Гришка мало тебя ласкает?
А Дарья вдруг залилась слезами. Он растерялся, кинулся успокаивать, гладить:
– Что ты, Дашенька, что? Обиделась? Так прости. В чем дело?
Она вздохнула горестно, стала вытирать слезы:
– Ты не обмолвись никому, Мить. Да, голодная я, сил нет. Ведь Гришка, как из лесу ушел, немочный стал. Хорошо, раз в неделю у него там зашевелится, дак он до меня донести не успевает. Как он, бедный, стыдиться стал, даже к бабке пойти согласился. Этой вот избушки хозяйка, старушка древняя - колдунья. Страшненькая! Сильная! Дак и она ничего не смогла. Сильно, говорит, напугал его ктой-то, сделать нельзя ничего. Оно, говорит, само пройдет, но не скоро. Года, может, через два, а то и три. Дала, правда, мне порошочек. Чтобы я с ума не сошла, да и Гришка не скис совсем. Выпьет щепотку - часа три как жеребец! Только крепко предупредила бабка: чаще чем через четыре недели нельзя. А то, говорит, прямо на тебе и помрет. Вот и...
– И Гришка не рассказывал ничего?
– Нет. Ни словечка.
– Ах ты, бедная моя, - Дмитрий гладил и целовал ее груди, мгновенно ставшие твердыми и горячими, с тоской повторяя себе: "Ведь это ты! Ведь это он из-за тебя! Живым оставил, а искалечить - искалечил. Да еще как! Ему, небось, легче руку или ногу было потерять, чем это. И Дарья теперь..." Но Дарья, уже позабыв свою печаль, металась горячими пальцами по его телу, несмело дотрагивалась до главного корня, дожидаясь - когда?! И тот послушно распух и затвердел в ее ладони, и она потянула Дмитрия на себя и в себя, обвила и руками, и ногами, и задергалась неистово, всхрапывая тихо ему в ухо: