Забытый - Москва
Шрифт:
ся. Тогда оцени уж и нижегородских. Те... нет! Толще, мощней, круглей лицом... а значит, и глупей. Хоть и краше луцких, а с московскими не сравнить. А Дарья? Дарья, конечно! Но ведь она не совсем и нижегородская. Ой, дурень! Без баб у тебя забот мало? А, собственно, что за заботы? Пока, пожалуй, и мало. Нижегородская история, считай, закончилась. Серпуховская еще не началась. Приехать домой, вздохнуть, да хороше-енько оглядеться. Вникнуть! Воткнуться в московскую жизнь. Догонять придется, вон как они меня зимой огорошили. Но все это не к спеху. Потому и отвлечься можно, отдохнуть, и в Балашиху как-нибудь..."
Ни о каких серьезных,
"А стены все-таки малы. Безобразно малы!"
* * *
Помня о зимней своей ошибке, Дмитрий, ввалившись в дом, осмотрев новорожденную, которая сразу деловито вцепилась в его длинный ус, и перецеловав родных и домочадцев (увидел - Юли нет, но не поинтересовался), сразу спросил, где князь Дмитрий, и услышав, что у себя, засобирался к нему.
– Вы по дороге, что ли, сговорились?
– Люба почти обиделась.
– А что такое?
– Тот мне все уши прожужжал: как приедет - сразу ко мне! И ты вот вспотычку.
– Ань!
– Дмитрий схватил ее за плечи, притиснул к себе, чмокнул в нос.
– Помнишь, зимой, когда к нему только наутро пошел, знаешь, как он обиделся! Зачем нам такого парня еще раз обижать? Я там быстренько, а потом уж мы с тобой...
– он так посмотрел, что Люба смутилась, - наговоримся!
– Ладно уж, быстренько... Знаю я вас. Его. Замучает расспросами. Да и быстро хорошо не живет.
– Верно, умница моя. Ты пока Ефима за бока, стол подготовь хороший. Давай сегодня без серьезных разговоров, семьей отдохнем.
* * *
– Тезка!
– Дмитрий вскочил из-за стола, чуть не опрокинув скамью. Ох, как ты кстати!
– и пошел на него медведем, раскрыв объятья. Но во взгляде была не только радость, но и забота, тревога даже.
"Кажется, стряслось что-то, - уныло догадался Бобер, - плакала моя Балашиха". Дмитрий обнял, стиснул ручищами действительно по-медвежьи, похлопал по спине, получилось гулко: бум! бум-бум! Отпустил.
– Ты не представляешь, как мне тебя расспросить хочется - смерть! Но сначала все-таки послушай меня. Чтобы в тебе вариться начало. Мне Любаня рассказывала, если тебе задачку задать, ты ее внутри варить начинаешь, независимо от того, что делаешь - рассказываешь, слушаешь, спишь или веселишься. Так это?
– Может быть, - Бобер пожал плечами. Он сейчас впервые слышал это, но какова Любаня!
– Так слушай. Задачка важнейшая! Я мало тебя информировал о кутерьме в Твери, памятуя о том, что ты во внутренние свары ввязываться не желаешь. Но теперь...
Бобер скривился.
– ... Не кривись. Все в делах наших грешных взаимосвязано, и теперь внутренняя свара перерастает во внешнюю.
– Вот как!
– Вот так. Но дай мне чуть издали, чтобы ты вник. До позапрошлого года в Твери было семь (аж!) князей. Всеволод, Михаил, Владимир и Андрей Александровичи (родные, как понимаешь), Семен и Еремей Константиновичи (тоже меж собой родные, а тем четверым двоюродные) и седьмой, самый старый, старший, дядя им всем, родной брат ихних отцов, Василий Михайлович. Уразумел?
– Уразумел. Он, стало быть, и был Великим князем Тверским.
– Бобер нарочно валял дурака перед шурином, чтобы показать полное равнодушие к внутренним делам.
– В том-то и дело, что нет!
– Дмитрий или не понял, или не обратил внимания.
– Брательнички Александровичи снюхались по-братски и дядю задвинули в удел, в Кашин, он там и сейчас сидит, нам на племянников жалуется. А братья посадили на Великий стол старшего, Всеволода, князя Холмского. В позапрошлом году мор у них начался (от нас перекочевал), и за год князей померло сразу трое... нет, четверо: Всеволод, Владимир и Андрей Александровичи и Семен Константиныч. Дядя их опять рыпнулся на Великий стол, но его опять обошли. На Великий стол сел Михаил Александрович, а дядя так в Кашине и остался. Получилось так...
– Да черт с ними, как получилось, у меня от них уже голова кругом! Дальше-то что?
– А! Ну да! Так вот, самое несправедливое случилось с наследством Семена. Он, умирая, отказал (подозревают, что его принудили) свой удел не брату Еремею, не дяде Василию, а братаничу Михаилу, который Великим сел. Чуешь? Василий с Еремеем с жалобой к владыке тверскому, архимандриту Василию. А тот дело разобрал и сказал: все правильно, удел положен Михаилу. Дядя с племянником обиделись, приехали в Москву, к митрополиту. Тот попенял отцу Василию, мы начали давить на Михаила, чтобы удел отдал, по крайней мере дяде. Тот уперся. Дальше - больше, войной запахло. Нам князь-Василья не поддержать никак нельзя, он в Твери самый верный союзник наш. А у Михаила то ли силенок мало оказалось, то ли тверичи его не шибко поддержали (ведь не по праву сидит!), то ли духу не достало - не знаю. Только сбежал он этим летом к зятю в Литву.
– К Олгерду?!
– Ага.
– A-га... Ну и?..
– Ну а позавчера мне донесли, что Михаил вернулся в тверскую землю с литовскими полками, как там у него сложится с дядей и братаничем, еще неизвестно, а вот по дороге (попутно!) литвины взяли Ржеву.
– Эйх! Разнесчастная эта твоя Ржева! Сколько ее уже брали и те, и эти?!
– Черт ее знает, не считал. Только Ржеву надо немедленно брать обратно! И наверняка, не споткнуться, иначе Михаил нам покажет со своими литвинами. Потому никому, кроме тебя, Ржеву поручить не могу. Готовься, собирайся и... ну и все, что положено. А я, если хоть вот такая (показал кончик ногтя) возможность будет, с тобой пойду.
– Это еще зачем?
– Ты когда первый бой принял?
– Я-то? Это как считать...- Бобер стал гладить усы, вспоминая, - в 56-м (1348)? Да, мне тогда десять лет было. Но это не бой, сам-то я не бился, конечно, но... участвовал. А вот бился...
– перед ним живо встал "Олений выгон", Юли, ее крик "возвращайся!", стрела в боку и ночь. ...Ночь!! А причем тут первый бой? Да, это ведь был первый мой бой, я там поляка еще стукнул. Бедняга!
– ... Да, тезка, понял я тебя. Ведь ты еще не...