Забытый - Москва
Шрифт:
– Одна?
– Одна.
– И не боится...
– Когда она чего боялась?
– Это верно. Но вот теперь-то следовало бы и побояться.
– Она и боится. В тайну наших сношений лишних людей посвящать. И это действительно главное. Потому что узнай про то Иван...
– Да, завязались вы тут, ребята, крепко. По-моему, даже чересчур.
– Поеду я, князь. Теперь не заблудишься, а тут...
– Иоганн вежливо улыбнулся.
– Поезжай.
Оставшись один, Дмитрий завел коня во дворик, прикрыл калитку, осмотрелся.
Вошел. Печка с трубой!
– он снаружи-то и внимания не обратил. Стол. Широкая лавка, взглянув на нее, Дмитрий мгновенно представил, как это будет, и даже прикинул, как половчее расположиться.
Конь за дверью гоготнул коротко. "Приехала!" - Дмитрий выскочил на крылечко, увидел всадника, ладно сидевшего на коне невысокого парнишку в большой шапке, и остановился, оторопел. Парнишка лихо перебросил правую ногу через холку, положил ее на левую по-татарски, пяткой на колено и громко вздохнул:
– Хоть бы кто помочь догадался с коня сойти.
– Юли! Чертовка!
– он кинулся к ней с крыльца.
– Ведь не узнал!
Только протянул руки, она уже упала на них, обхватила своими за шею, прижалась, но вдруг отстранилась, взглянула со строгой улыбкой:
– Эх, бродяга. Думала, уж и не дождусь, - поцеловала нежно, бережно, осторожно, а потом вдруг вцепилась, прижалась, впилась, стала целовать часто, бешено, безумно. Это была та же сумасшедшая Юли, но и какая-то совсем другая, новая, странная, удивительная.
Впрочем, после каждой разлуки она была новой, странной и удивительной, и он уже не только не удивился, но и не стал разбираться, что в ней появилось нового, а жадно схватил и отдался ощущениям минуты. Узнавание было впереди, оно происходило в процессе общения и само по себе доставляло дивную радость и сознание неправдоподобного, сказочного счастья.
– Неси в избу.
– Дай, лошадь привяжу.
– Не надо, она тут привычная.
– Тогда моего отвязать...
– После. Позже. Между делом!
– Ах ты, ведьма!
– Ах ты, мой колдун! Правильно все-таки я придумала.
– Что?
– А вот так отдалиться от вас, на расстояние отойти. Ты неси, неси, а то держать устанешь.
– Тебя - никогда!
– Ведь врет - а приятно! Устанешь. Я теперь женщина в теле, солидная. Даже дородная.
– Какая дородная?! Ведьма из огня! Ну ладно, пошли, коли так настаиваешь.
– А! Устал! Уже устал! А говорил, грозился... Врал! Все вы так, мужики. Стоит чуть подольше поласкать - уже надоела, устал.
– Неужто все?
– он дотянулся носом ей за ухо, сбросил с головы шапку, зарылся лицом в холодные, пахнущие лесной сыростью и хвоей волосы.
– Все. Только один есть на свете - не такой. Колдун.
– Ну вот видишь...- и он понес ее в избушку.
* * *
В избушке все завертелось как обычно, а отличалось от обычного лишь тем что Юли, впервые, пожалуй, за все время их любви, не сдерживалась, никого и ничего не опасаясь. В секунды экстаза она заходилась в крике чуть не до визга так что за дверью всхрапывали и перестукивали копытами лошади. Те, видимо, вполне понимали, чем занимаются хозяева, потому что когда в коротком перерыве между ласками Дмитрий выскочил к родничку, то увидел, как его Карий рвется как бешеный с привязи, потому что кобыла Юли явно и нагло его соблазняла. Дмитрий отвязал его и бросился назад в избушку, и с этого момента любовь внутри и снаружи пошла каждая сама по себе, уже не обращая внимания друг на друга.
Продолжалось это часа полтора. В конце концов, Юли перестала кричать, только стонала, да и то тихо, а Дмитрий стал увядать.
Юли вдруг как будто вспомнила о чем-то, отпустила, замерла, отвернулась, вздохнула, а потом неожиданно неуловимо скользнула в сторону, оказалась рядом, а он ткнулся носом в скомканные одеяла.
– Мить, а если я ребеночка смогу, ты как?..
– Ребе...- Дмитрий вскинулся, поперхнулся, - как?! Ты ведь... Давно ведь, и все никак... Или знахаря нашла?!
– Не я. Иван Вельяминов намекнул, что есть у него старушка в лесу. Стра-а-ашненькая...
– Почему он?
– Угодить хочет.
– Так крепко взяла?
– Крепко, Митя, крепко, сама удивляюсь.
– Не мужик, стало быть? Тряпка?
– Нет. Нет и нет! Крутой мужик. Резкий, властный, напористый. Жесткий, жестокий даже. Чей воспитанник! Василь Василич сам наследника готовил. А наследник, по-моему, уже дальше отца метит. Но вот со мной... Странные вы все-таки, мужики...
– Что значит - дальше отца метит?
– В свои дела князя вообще не пускать. Но это Василь Василич уже, считай, осуществил. А вот князя оседлать, заставить его делать по-своему...
– Ну, и этого у отца не отнимешь. Да и каждый, кто возможность имеет, норовит князю на шею сесть.
– Этот, Митя, хочет расширить права тысяцкого.
– Куда ж еще? И так прав у него немеряно.
– Вширь. Ну, как бы... тысяцким не только московским, а всего княжества. Чтобы все тысяцкие подчиненных городов подчинялись не своим князьям, а ему. Так я поняла из его откровений.
– Откровенничает?
– А как же. Иначе на черта бы он мне сдался, хвастун проклятый.
– Хвастун? Значит - глуп?
– Опять нет! Как ты сразу на общее скачешь! Это он передо мной. Грозится: вот стану тысяцким, я то и то, я тебя выше княгини подниму, я так и этак, я им покажу...
– А что - то и то?
– Бояр в кулак. Многие бояре его сейчас в упор не видят. А действительно - кто он пока такой? Сын тысяцкого - что за звание? А ему обидно, и если станет тысяцким, обязательно всем припомнит. Купцов всех подгрести мечтает. Сейчас у Василь Василича только сурожане прикормлены и прижаты, а Иван хочет и ордынцев, и новгородцев.