Зачарованный киллер-2
Шрифт:
— У тебя свое дело, свой бизнес, — убеждал я его, — не надо хвататься за все сразу. Понимаю, что, будучи директором, ты избавишься от необходимости платить в зверинец долю, она у тебя останется. Но надолго ли? Вспомни старую истину о попытке гнаться за двумя зайцами…
Андрей поддержал меня горячо, с полным пониманием. Он обслуживал точку только в этом зверинце, за нее и отвечал, с нее и имел. И думал так же, как и я, только никогда не мог четко выразить свои мыс ли. Андрей всегда был человеком прямолинейным, не много простоватым, в лучшем смысле этого слова, без укоризненно честным.
Кроме
Директор же представлялся ему человеком основа тельным, имеющим квартиру в Москве, определенное положение в главке, уже проявившим себя в руководя щей роли.
Кроме того, он носил униформу нуворишей — кожанку, рубашку из джинсовой ткани, турецкий свитер. Владислав подсознательно чувствовал в нем своего человека. Во мне же — нет. Белая ворона никогда не завоюет доверия стаи.
Как и Синяя Птица.
— Как желаешь, — закончил я разговор. — Но помни, если объединение не удастся, ты потеряешь точку в этом зверинце, Петр Викторович с тобой отношения порвет. Если объединят — директор N 2 от тебя избавится. В лучшем случае поставит вам кабальные условия. Учти, он давно не директорствовал, ему сейчас грести надо под себя, долги выплачивать. Не даром же его на должность ставят. Как, кстати, его фамилия, твоего нового любимца?
— Боканов.
— Боканов… Это он у Петровны замом работал?
— Да, он.
— Помню, как же. Недельку я как–то с ним общался. Трудно судить, но производит впечатление решительного мужика. И наглого.
Ехать с Хитровским я отказался. Более того, я сразу же после разговора позвонил в Москву Петру Викторовичу и заверил, что буду его поддерживать. Мне, в сущности, одинаково были безразличны оба директора. Просто с первым я уже нашел общий язык: его нежелание вмешиваться в работу, в мои дела — лишь бы деньги ему шли, — меня вполне устраивало. Приспосабливаться к новому особого желания не было.
Владислав умчал в Новочеркасск, в зверинец Боканова, хозяином которого он себя наивно считал. Андрей тоже уехал по своим делам. Я опять остался в гордом одиночестве, окруженный новым коллективом, в котором только Валя более–менее понимала что–то в деятельности зверинца. Работа навалилась, тем более что установилась, наконец, погода. Почти не оставалось времени на ветеринарную халтуру. Только поздними вечерами я мог принимать наиболее настойчивых собаководов.
Утром, пока я в темпе мылся, брился, одевался, пишущая машинка смотрела на меня укоризненно. Мы сделали уже два переезда, каждый раз в бешеном темпе — за сутки. Часть хозяйства я вывез вперед, по ходу маршрута, соскладировал и поставил там сторожа ми двух милиционеров, оплачивая каждому по сто рублей в сутки. Уменьшенное количество оборудования позволяло передвигаться оперативно.
В это время пришла телеграмма, вызывающая на переговоры
На другой день у Наташи началось столпотворение. У меня в вагончике тоже было оживленно. Каждый приносил по пятьсот рублей и благодарил. Все это они делали тайком друг от друга, заговорщически подмигивая.
Я сложил деньги по купюрам, отложил в карман пиджака полторы тысячи, остальные спрятал. У меня на стене висел какой–то нелепый плакат на кнопках. За него я и запихивал деньги, твердо зная, что этот старенький плакат на самом видном месте внимания потенциального вора не привлечет. Потом я надел жилет, черный костюм, галстук и отбыл в город, где отлично провел время в китайском ресторанчике, одной из достопримечательностей Волгограда.
Вскоре пришла телеграмма: «Бофимов — это фамилия Петра Викторовича — с должности уволен, приказываю Хитровскому принять хозяйство, оказать содействие комиссии реорганизации двух зооцирков в один». И подпись начальника главка. Верней, начальницы, некой дамы, взращенной в партократической верхушке и отчаянно пытающейся сохранить власть над огромной сетью цирков и зверинцев.
Вскоре она перекрестит свое учреждение во Всероссийское цирковое общество, назначит себя генеральным директором и будет всячески препятствовать цирковым коллективам в их безудержных попытках обрести самостоятельность.
Появился Хитровский, изображающий свою непричастность к происходящему. Прибыла комиссия: ревизор — милая дама, которая незаметно передала мне письмо от жены Бофимова, специалист по технике — сухощавый мужичок по внешности и духу — стукач образца 1937 года, главный зоотехник Бобко с кокетливым именем Алекс — я сталкивался с ним около Кинги, когда от него было больше суеты, чем помощи, и некто из команды начальницы главка — высокий, вкрадчивый «дипломат», выполняющий в комиссии роль или соглядатая, или комиссара.
Они всей гурьбой ввалились в бухгалтерию и в первую очередь забрали печать зверинца. Я тем временем просмотрел письмо. Бофимовы сообщали, что «связная», передавшая весточку, это их хорошая знакомая, что она на нашей стороне.
В дальнейшем эта «милая» ревизорша выкопала в бумагах кучу нарушений, выпросила со склада три банки сгущенного молока, предназначенного для обезьян, извинилась, что не могла оказать нужной помощи, и спокойно отбыла, убедив меня в том, что Москва слезам не верит.