Зачарованный киллер-2

Круковер Владимир Исаевич

Чудесное место, этот Старый Арбат — если вам лень туда ездить, то представители стоят во всех оживленных переходах метрополитена, — там можно без хлопот, без долгого хождения по инстанциям и начальству, без нудной учебы или работы получить любой документ. Многие документы изготавливаются в присутствии заказчика, (на манер джинсов в уличных миниателье в Турции), образцы выставлены для всеобщего обозрения. Особенно мне понравились дипломы МИМО (Московский институт для отпрысков ОЧЕНЬ влиятельных родителей) и корочки ГИБДД, они по–моему, красивей настоящих.

Оставалось найти издательство, которое захочет со мной сотрудничать, как с внештатником. Я позвонил в одну газету, другую. Везде ответили одинаково: напишите что–нибудь и принесите. Эх, изменились времена! То ли дело раньше, приходишь в райком (горком, обком, крайком, ЦК) и сообщаешь, что ты — журналист. И просишь направить в какую–нибудь газету. И тебе направляют. (Особенно, если у тебя партбилет с собой).

Решив ковать железо прямо в горниле событий, я зашел в компьютерный зал, включил программу WORD, написал заметку, тут же мне ее распечатали красивым шрифтом, и поперся в молодежную, ЖУТКО популярную газету: «Московский беспредельщик». Но прежде я зашел в модный и дорогой салон мужской одежды и попросил одеть меня с головы до пят в староанглийском духе. Стоило мне это удовольствие очень дорого, но «Слепой» тратил на внешний вид немалые деньги, а «застиранная гимнастерка» как–то к моему визите не вполне подходила.

Со мной провозились часа два (за такие–то деньги) и, спускаясь по магазинному эскалатору, я не мог наглядеться в многочисленные зеркала на элегантного лондонского денди. Что–то, правда, вносило легкую дисгармонию в общий вид. Я догадался заглянуть в парикмахерскую, выбрав салон на Тверской. Там я оставил пятьдесят баксов (50!), но теперь выглядел на все сто. Даже пахло от меня именно так, как должно пахнуть от высокооплачиваемого английского журналиста с массивной золотой булавкой в галстуке и «роллексом» (гонг–конговского производства, 10 тысяч за настоящий я не мог себе позволить) на запястье, — очень выдержанным и очень дорогим мужским одеколоном.

Я лениво взмахнул рукой. Мгновенно к обочине прижалось такси. Шофер не поленился выйти и открыть мне заднюю дверь (редкость для московских таксистов).

Я попросил остановить машину, не доехав до редакции. Мне хотелось пройтись, обвыкнуть немного в новой шкуре. Должен сказать, что я мог прожить всю жизнь и так и не узнать, как прелестно ходить в очень дорогой и очень удобной одежде. Мало того, что на меня все оборачивались (а женщины чуть ли не ложились передо мной прямо на тротуар), это было просто здорово. Ботинки сидели на ногах, как носки, будто их вообще нет, а ноги ступают по невидимой подушке сжатого воздуха. Рубашка облегала туловище нежно, как любовница. Пиджак вел себя на манер рубашки, хотя был цвета черного с искрой, а не голубого. Галстук обвивал мягкий, но внешне — строгий, воротничок с заботливостью старого висельника. Брюки едва заметно ощущались лишь бедрами, в остальном брюки проявляли свое присутствие только волнами тепла и комфорта. Пальто было невесомым, но такое впечатление, что в него закройщик встроил небольшой электрокамин. И этот запах, густой, серьезный какой–то, основательный, а в то же время — неуловимый, не навязчивый. Те, кто пользуется французскими подделками с запахами вульгарными, приторными, единственное достоинство которых в нестойкости (быстро выдыхаются, слава Богу), никогда не поймут моих восторгов.

«Ей, Бо! — Думал я, всегда буду так ходить. И часы натуральные куплю».

Вот ведь как действует на психику по–настоящему хороший костюм. Поддельные часы буквально жгли запястье. Будто в благородное вино плеснули самогон.

И я поддался магнетизму одежды, снял «роллекс» за двести дубовых рублей и подарил беспризорнику.

Лучше бы я этого не делал. Так на крик воробья слетается неизвестно откуда миллионы пернатых хулиганов. Короче, оставшиеся шаги до входа в редакцию я проделал в очень примечательном и очень шумном (куда вам до наших, итальянские мальчишки!) эскорте.

Волгоград, январь, третий год перестройки

А со слонихой дело было так. Меня вызвали из зверинца Петровны срочной телеграммой, подписан ной Хитровским. Он тогда уже был инженером в этом зверинце и оставался за директора на период его от пуска. Кинга — большая любительница срывать двери слоновоза — пятисоткилограммовые, обитые изнутри шипами. Она их сама открывала и закрывала, ухватившись хоботом за верх створки. Когда же хотела пить или есть, — начинала до тех пор дверью хлопать, пока та не срывалась с петель.

Мне несколько раз приходилось выводить Кингу, пока рабочие, подвесив дверь краном, приваривали но вые петли. Тут же, в новом зверинце, где ее часто оставляли без еды и питья, она сорвала обе двери в первый же месяц. И зиму встречала в настежь распахнутом прицепе. Вдобавок, она разобрала пол, вырвала доски настила и сжевала их (слону необходимо давать грубые ветки, доски — стачивать зубы). Ухаживал за ней какой–то азербайджанец, убежавший якобы от междоусобицы, а скорее, от жены и детей. Люди одной с ним национальности считали его выродком. Он вечно был грязный, занимался в основном куплей–продажей. Кинга голодала. 0 том, что надо давать ей что–нибудь жевать для зубов, он не знал.

Отремонтировать слоновник, не выводя слониху, не умели. Вызвали меня. Но вызвали поздно. Ударили холода, слониха сильно обморозилась. С большим трудом при помощи городской администрации удалось устроить ее в теплый цех военного завода.

Когда я приехал в этот цех, я не узнал бедное животное. Худущая, одна голова да уши. Кожа висит складками. На боку, ушах, на подошвах гниет, отстает лоскутами кожа. Глаза в белой слизи. Хобот тоже обморожен, в язвочках.

Бедняга тихонько затрубила, обняла меня хоботом, стала попискивать, как мышь, бурчать что–то — жаловаться. Я мигом смотался на барахолку, купил аэрозольных пузырьков с асептиками и антибиотиками, обработал раны, вколол ей несколько шприцев стимуляторов, наладил повышенное питание и дал телеграмму в Москву с просьбой оказать помощь.

Москва отреагировала, как всегда, оперативно. Слоновоз прибыл через две недели! Кроме того, они зачем–то прислали Мишу Корнилова, дрессировщика слонов, воспитавшего Кингу. Мы с ним повспоминали Кингины проказы, и он уехал по своим делам.

Наконец, прибыл утепленный слоновоз, и Кингу от правили в Москву. Там ее поставили во дворе шапито в парке Горького. В Москве было еще холодней, чем в Волгограде. Главк поручил заботу о слонихе главному зоотехнику. Тот походил вокруг слоновоза, посмотрел на беспомощную слониху — она легла еще в дороге, совершенно обессилела, — отбыл в главк, советоваться.

Я позвонил на Цветной бульвар, договорился, что слониху там примут, помогут ее поднять, полечат. Дело в том, что лежать долго для слонов опасно. Начинаются пролежни, плохо работают внутренние органы, происходит застой крови. А Кинга уже не могла подняться, беспомощно упиралась хоботом, перебирала толстыми ногами, они скользили, она откидывала голову, вздыхала шумно и жалобно. Жалко ее было до слез. Сообщив в главк, что на Цветном Ю. Никулин готов принять больную, получив авторитетные заверения начальника зооветотдела в том, что ее туда доставят немедленно, я уехал. Пользы от меня уже не было, а ухаживать за Кингой мог и грязнуля–азербайджанец. Контакт у него с ней был хороший.