Зачет по выживаемости

Гриневич Василий Михайлович

Мы отыскали свою пятерку в центре построения: Юра Вергунов, Валик Иваненко, Гриша Чумаков.

— Опаздываете, джентльмены, — сказал Гриша.

До открытия церемонии оставались считанные минуты. Мы стоим в тени, которую отбрасывает здание Школы. С нашего места отлично видно противоположную солнечную сторону двора с трибуной, где уже начали собираться преподаватели. Сегодня, в восемь часов утра по среднеевропейскому времени во всех Астрошколах Восточной Европы начинается церемония выпуска курсантов — Люблин, Краков, Сегед, Братислава, Яссы, Минск, Днепропетровск, Оренбург… Сейчас должен состояться вынос знамени Астрошколы, потом по программе — выступление директора.

Я смотрю на часы:

без трех минут. Кстати, наш директор — один из тех немногих людей, о которых я слышал, что встречались они с белым астронавтом. Все это совершенно невероятные истории, в которые, кто хочет, может верить, а кто не хочет… Вольному воля.

Сам Леонид Ремез погиб при весьма странных обстоятельствах. Вот же есть люди, которые рождены для подвигов, — ладные, неутомимые, удачливые, отмеченные какой-то особой печатью, сделанные из материала, который, по слухам, отпускается только небожителям. Всеобщие любимцы. И все у них получается, за что бы они ни брались. Именно таким и был Леонид Семенович Ремез. Он выходил невредимым из совершенно невозможных передряг, а погиб, когда ему не было и тридцати при испытании двигателя, работающего по какому-то совершенно новому принципу. Этот двигатель можно было бы назвать гипер-гиперпространственным, и, опять же по слухам, с его помощью корабли бы могли материализоваться в параллельных мирах. Что это за миры, я, например, представить абсолютно не могу. Но тем не менее… Потом принцип, на основании которого был разработан и построен этот сверхновый двигатель, был признан ошибочным, но Леонида Ремеза уже не стало. Мне претит слово «погиб». Корабль, который он пилотировал, все же вернулся из этих самых параллельных миров. Это невозможно, но это было так. Вернулся. Но уже без пилота. Остался ли он в этих самых пресловутых мирах или действительно погиб, но с той поры появились люди, которые якобы видели его своими глазами, наяву, Леонида Ремеза — в белом скафандре и совершенно седого. Как правило, он появлялся за несколько минут до катастроф. И, опять же по слухам, его вмешательство спасало жизни. Каждый раз.

Сам директор видел его так близко, что смог заметить, добавив ко всем прочим описаниям еще одну небезынтересную деталь, что глаза его были тоже под стать ему совершенно белые. Радужка имела чистый белый цвет, не красный, как у альбиносов, не выцветший, как пепел, а белый, как только что выпавший снег. Молодой парень в белом скафандре зашел в рубку управления звездоскафом и якобы предупредил экипаж о неисправности защитных полей двигателя. На старте это должно было привести к взрыву через несколько секунд. Старт отложили, начали разбираться. Да, действительно. Причем авария корабля повлекла бы неминуемое его падение на только что приземлившийся пассажирский транспорт, а это уже сотни жертв. Дальнейшее разбирательство ни к чему не привело. Что за парень? Откуда взялся? Кто-то из технического персонала? Почему в скафандре, как пилот? Кто-то из дублирующих экипажей? Тоже нет. Да и скафандр не совсем пилотский, а такой как был у испытателей много лет назад. Вопрос этот так и остался невыясненным, пока директор (тогда еще никому не известный пилот) не услышал о похожих случаях и не нашел в архиве фотографию Леонида Ремеза. Это был он, тот самый парень, только седой и с белыми глазами. Белый астронавт.

Конечно, все это звучит невероятно. Но, как говорят, вольному — воля, спасенному — рай. Вон он — директор — без нескольких секунд десять, поднимается на трибуну, живой, во плоти, тоже заметно седой, прихрамывает, тоже, кстати, Леонид — Леонид Донатович. При желании можно после торжественной части выпуска подойти к нему и спросить об этом. Может быть, мой вопрос прозвучит странно, но другого случая уже, наверняка, не представится.

Я скашиваю

глаза, чтобы увидеть парадный вход. Знамя уже там. На часах ровно десять.

5

На третий или четвертый день, после выпуска, одним прекрасным утром перед самым завтраком, когда мама и сестренка накрывали на стол, зазвонил видеофон.

— Васич! — окликнул меня отец. — С тобой хочет поговорить Алексей.

— Минутку!

— Хватит бриться. Дырку протрешь в подбородке.

— Счас. Все! Иду… Привет, Алексей. Как отдыхается?

— Говорят, зачет собираются отменить, — выпалил Алексей без всяких предисловий.

Я уставился на экран.

— …Возможно, в самое ближайшее время, — уже не так уверенно добавил Алексей.

— Откуда такие слухи?

— Да-а… — Алексей загреб над головой растопыренными пальцами, словно собирался выхватить из воздуха вещественное подтверждение своих слов.

— И что?

— Возможно, наш выпуск уже не будет сдавать зачет. Останется курс по выживаемости, но зачет в Астрошколе как будто отменяют. — Алексей пристально посмотрел на меня. Зрачки его начали сужаться, словно фокусирующийся луч лазера.

— Так откуда такие сведения?

— На следующей неделе намечено заседание ректората, им будет рассматриваться этот вопрос.

— С чего бы это?

Алексей пожал плечами.

— Я так полагаю, что это удовольствие обходится слишком дорого. Поломки кораблей, травмы… ну, сам понимаешь. Кроме того…

— Что?

— Говорят, что космические программы в недалекой перспективе будут сокращаться. Я имею в виду разведывательные программы в новых звездных системах.

— Почему?

Алексей хмыкнул.

— Тебе не кажется, что человечество накопило достаточный потенциал новых планет, которые необходимо освоить? Понимаешь, просто освоить. Поселения, линии связи, доставки, разработка полезных ресурсов, — когда Алексей хотел, он мог говорить чрезвычайно убедительно. — Одних кислородных миров к сегодняшнему дню открыто больше сорока. Зачем переться к черту на рога, когда…

— Понял, понял. Все. Не волнуйся. По-моему, у тебя просто предзачетный мандраж.

Алексей замолчал и снова впился в мое лицо глазами. Зрачки его сузились и стали похожими на булавочные головки.

— Не надо на меня так смотреть. Я понял. Никто не против, если зачет отменят. Но, Алексей, что касается космических программ, ведь мы с тобой поступали в Астрошколу не затем, чтобы работать на линиях доставки, а?

— Да, — кивнул Алексей, — но это теперь от нас с тобой не зависит.

— Ну, что там? — спрашивает отец, когда я возвращаюсь в гостиную.

Идиллия. Распахнутое в сад окно. Солнечные блики на белоснежной скатерти. На столе свежая клубника, черешни в капельках воды, оладьи со сметаной, печенье, сливки. Одуряющий аромат кофе смешивается с запахами майского утра. Так было вчера и позавчера, и я знаю, что так будет завтра и еще много дней подряд, как в старых добрых книжках: «К завтраку вся семья собралась за столом». А вечером неспешный разговор, за окном жужжание майских жуков в кронах деревьев, ночные бабочки, комары — деловая суета насекомых в саду…

— Что молчишь? — повторяет отец, когда я усаживаюсь на свое место.

— Кофе со сливками? — спрашивает мама.

— Только не говори, что тебе надо срочно куда-то бежать, — насмешливо щурится сестренка. Она сидит против окна, и солнечные блики падают ей прямо на веснушчатый нос и щеки.

— Не надо мне никуда бежать. Спасибо, ма. Я сам возьму. Счас… М-м-м, прелесть. Это звонил Алексей по поводу зачета.

— Зачета? — Отец складывает газету, которую намеревался просмотреть.

— Да, есть слух, что зачет собираются отменить.