Зачетный профессор
Шрифт:
– У всех свои причины, чтобы отказаться от чего-то и выбрать что-то одно. Не нам судить. – ответил, как думал, парень. Ему хотелось добавить, что мужчинам такое позволительно, а вот женщина должна быть женщиной, заниматься домом, браком и детьми, а не бегать по конференциям, но он промолчал. Глаза Норы заволокло золотистой ряской. Или это отсветы солнца из окна? Кюхён поглядел на полуповернутые вертикальные жалюзи.
– Что ж, продолжим, - мел стукнул по полочке и руки вновь легли по сторонам кафедры. – Тард говорил о трех видах психологических процессов масс: подражании, оппозиции и адаптации, но чаще всего, настаивал он, встречается именно подражание, как наиболее распространенная форма поведения людей. В самом деле, рассматривая любые случаи массового скопления, будь то болельщики на стадионе, давка в метро, бунтующие или революционеры на площади, мы видим, что более
– Простите, - подняла руку девушка со средних парт, и Нора благосклонно позволила ей задать вопрос. – Значит ли это, что модный человек, следящий за тенденциями – не личность?
– Как я сказала: губительно лишь бездумное подражание, - вздохнула женщина, привыкшая к тому, что даже слушая, студенты часто не слышат. Они воспринимают буквально, выхватывают фразы, коверкают их смысл и не могут развить мысль самостоятельно, чтобы подвести к верному итогу. – Допустим, в моду вошел красный цвет, и девушка непременно решила купить себе красное платье. Но ей не идет этот цвет, однако она его носит, не пытаясь анализировать, что мода этого года ей не к лицу. Ей кажется, что она модная. Это же касается коротких стрижек, цветных шарфов, узких юбок, высоких платформ – чего угодно! Моду следует адаптировать под себя, иначе это и есть слепое подражание. С другой стороны есть ловушка отрицания – оппозиции. Допустим, рамки и приличия не допускают ношения юбок выше колена или шпилек, или декольте, но девушка начинает думать, что нарушит законы и станет не как все. Она идет против общества, выходит из данной культуры и, чаще всего, одной такой единственной она всё равно не останется. Носительницы мини-юбок и шпилек собьются в кучку, и станут маленькой массой, к ним потянутся подражательницы, увеличивая эту массу, и однажды они превратятся в очередную толпу без личности. А Запад, от лица какого-нибудь Рисмена или Хэбдиджа*, подкинет им такое оправдание как «субкультура», хотя это понятие искусственное, и субкультура – не что иное как бескультурье, андеграунд, отрицающий нравственность и традиционализм, без которого высокой, в мерках духовности, культуры не бывает. Что это за птица – подкультурье? Культура либо есть, либо нет, а находясь к ней в противопоставлении нельзя быть наполовину окультуренным, не относясь к ней вовсе, или относясь к ней враждебно. И всё это распространяется не только на внешний вид, но на поведение, да даже лингвистику. Заимствованные слова, которым нет аналогии в нашем – ничего плохого, чаще всего это специализированные и технические термины, но когда, в эпоху англицизмов, мы начинаем вставлять тут и там «окей, «ол райт», «ай лав ю», «холливар» и что там ещё говорите вы, молодежь – это подражание и затирание собственной культуры, когда мы теряем уникальность своей речи, перестаём являться носителями чистого языка, со стороны выглядим скорее косноязычными и необразованными, чем модными. – Нора перевела дыхание, дав исчерпывающий ответ и надеясь, что ей вняли. – Это понятно?
– Да, спасибо, - девушка недовольно кивнула, явно находясь по другую сторону мировоззрения доцента. – Но… насчет субкультуры, разве это не… максималистски, считать, что группы готов, рокеров или анимэшников – это бескультурье? – браслетик на запястье, сигнализирующий о представительстве какого-то фэндома, дал Норе знать, что она задела за живое.
– Максимализмом нынче принято называть четкое и непоколебимое мнение о чем-либо? – преподавательница улыбнулась. – Культуры бывают разные, такие, как были у ацтеков и майя, например. Они приносили в жертву людей, однако и это было культурой. Или же варварством, кому как угодно. Это уже диалектика, а диалектика – область философии, а не социологии. Вернемся к Тарду…
Кюхён наблюдал за Норой и до конца лекции не захотел её перебить. Странно, но будучи вместе со студентами, он ментально ощущал себя ближе к кафедре. Ему казались верными именно те рассуждения, ему не хотелось сидеть тут, с теми, кого противопоставляла себе Нора – молодежью, этим незрелым и туповатым молодняком, озабоченным танцами в клубах, прогулками и переписками в интернете, не имеющим знаний, но считающим себя умным. Они даже анализировать не умели! Он давно это перерос – если не считать увлечения компьютерными играми, - и уже не знал, внушил себе или действительно достиг той душевной усталости, которая позволяет наблюдать, не вмешиваясь.
Увлекшись животрепещущей и актуальной темой, записывая её, Кюхён чуть ли не со звонком вспомнил о том, о чем забыл во время монолога преподавательницы, о том, что он должен влюбить её в себя каким угодно образом, а точнее – образом отвратительного мерзавца, равнодушно плюющего на женские чувства.
– Говоря о разнице между толпой и публикой… - крадучись подошел Кюхён к Норе, листающей страницы в папке-скоросшивателе, пока она не успела заткнуть себе уши плеером с очередной или бесконечной аудиокнигой. Разницу между толпой и публикой обозначил всё тот же Тард, чьи идеи сегодня передавала женщина, так что это можно было считать углублением в материал, а не докопательством до неё. – Как вы думаете, ваша аудитория – толпа или публика?
– Те, кто пришёл сюда за знаниями, несомненно публика, - отвлеклась от сборов Нора. – А те, кто сидят для массовки в ожидании дипломов, конечно же, толпа.
– То есть, мы нечто среднее? Толпублика? – доцент на секунду распахнула глаза и тут же тихо засмеялась словообразованию. – Что? Такого явления социология ещё не видела?
– Толпублика, - Нора подобрала губы, пытаясь выглядеть строже. – Скажете тоже… вам впору на филологический.
– Исправляться или преподавать? – уточнил шутливо Кюхён.
– Доводить до инфаркта докторов наук, - покачала головой Нора, вернувшись к портфелю и собравшись. Парень тоже чуть заметно улыбался. – Что, сегодня моё чувство юмора набрало баллы, или вы радуетесь своему?
– Я освежал накануне Фрейда, перечитывая его «Остроумие и его отношение к бессознательному». Вы знаете, он видел в остроумии стремление получать удовольствие…
– Обсуждение Фрейда скользкая тема, - предупредительно вставила Нора. – Вы же знаете, к чему у него всё сводилось? Думаю, в приличном обществе на его интеллектуальные маневры лучше не ссылаться.
– Нет, я постараюсь остаться в рамках дозволенного. – Кюхён проследил, чтобы собеседница сосредоточила на нем своё внимание, но она и так, когда слушала, выглядела очень заинтригованной. – В одной из глав было замечание, что когда человек шутит над кем-то, то ему непременно нужно третье лицо, и один на один остроты над вторым редко интересны. Это изобличает садистские наклонности.
– Вы находите, что я садистка? – Кюхён пожал плечами, желая, чтобы она сама что-нибудь к этому добавила. И она тут же нашлась: – Чтобы разубедить в этом вас устроит, если я сострю над вами без свидетелей?
Они огляделись и обнаружили, что остались в зале вдвоем, и вокруг никого нет. Нора резко сменила направление диалога, вот-вот сошедшего бы на что-то более личное.
– А вам не нужно на следующую пару?
– У нас её отменили, так что мне только домой, - замешкавшись, они застряли за этим столом, разделявшим их, будто по полу кто-то разлил смолу, и они не могли сдвинуться с места. Кюхён взял себя в руки. – Продолжим обсуждение по дороге? Нам, кажется, по пути.
– Обсуждение чего? Моего садизма? – близоруко прищурилась Нора, снявшая очки. Они тронулись в сторону выхода. Кюхён обнял на груди учебник с тетрадью, стараясь даже локтем не задеть женщину. Не хватало ещё прикосновений, нарушающих субординацию.
– Так вы признаёте, что он вам присущ?
– Я за собой не замечала. Вы считаете, я слишком сурова со студентами?
– Вы будто высмеиваете их… это негуманно. – насупил брови молодой человек.