Загадка Фишера
Шрифт:
Но угроза слишком прагматичного подхода все-таки существует, ибо если банкир готов платить «бешеные» деньги за любой результат, то всегда ли нужно напрягаться и играть «на все сто»? Надо честно признать, что это – побочное и очень тревожное следствне современной коммерциализации шахмат. Но Фишер в этом, конечно, не виноват. Нет сомнений, что, продолжи он свою шахматную деятельность до наших дней, экстрагонорары служили бы ему не средством обогащения, а дополнительным стимулом к повышению своего профессионального мастерства.
«Фишер доказал, что ставит шахматы выше денег», – констатировал, не вдаваясь в полемику, Михаил Ботвинник. И надо думать, мнение авторитетного эксперта помогло развеять еще один устоявшийся миф…
Не решен, однако, другой вопрос: почему в борьбе с мифотворчеством
Да, проблема Фишера, наверное, утратила бы остроту и лишилась многих противоречий, не будь в поступках гроссмейстера столько субъективного, нетерпимого, бескомпромиссного. «Еще мальчиком Бобби держал себя независимо, – вспоминал его тренер Дж. Коллинз. – Он знал, чего добивается, считал, что сам понимает, что правильно, а что нет, и если Бобби был в чем-либо убежден, он не шел ни на какой компромисс». Даже при решении тех задач, где следовало учитывать мнения всех заинтересованных сторон, где нет диалога без дипломатии и тактики малых побед?! Однако неуступчивый даже в мелочах, он избрал язык ультиматумов основной формой своего протеста. А встретив со стороны «остального мира» недоверие к своей реформаторской деятельности, нежелание отказываться от устоявшихся догм, уже не знал никаких иных средств, кроме сильнодействующих. Из-за максимализма, свойственного юности? Непонимания того, как слаб и робок глас вопиющего в пустыне? Или веря в целесообразность только решительных действий, надеясь в конфликтной ситуации разбудить общественную совесть?
Конечно, у гения свои резоны. Но если вспомнить Кюрасао, Сус, Лугано, Рейкьявик, где прямолинейное следование принципам приводило к громким скандалам, а порой и к уходу со сцены… Увы, служение идеалам Правды и Справедливости не гарантирует от непоправимых, роковых ошибок. К числу последних относится, конечно, и добровольное отречение от шахматной борьбы.
Пока Фишер хранит молчание, истинных причин этого шага не знает никто. Возможно, он живет в ином, философско-религиозном, измерении, где, как в шахматах, господствуют абсолютные истины, где личность каждого человека, просветленного Создателем, рассматривается в масштабе Вселенной и нет таких ограничивающих понятий, как американская мечта или культ земного героя. Быть может, мы стали свидетелями еще одной «вечной» проблемы – трагического разлада между художником и обществом. Его, вопреки молве, Фишер переживал надрывно, болезненно. И так же как для многих других, этот конфликт оказался для американца необратимым. Что оставалось делать – покориться или найти новую форму протеста? Он ушел за кулисы, подальше от слепящего света рампы. Ушел без объяснений. Уже не веря в справедливое начало этого мира. Устав от трех судебных процессов, конфликтов с религиозной сектой, вероломства, лжи и интриг бывших друзей. Уязвленный тем, что его не поняли, смешали шахматы с политикой, исказили принципы его борьбы. Долгий путь к Олимпу Фишер прошел в одиночку, не поддержанный во многих своих начинаниях ни коллегами, ни руководством международного шахматного движения. Но это бескорыстие – залог благодарной памяти, а может быть, и грядущего возрождения.
Разве не его подвижническая деятельность способствовала шахматному «буму» с начала 70-х годов? А создание Ассоциации гроссмейстеров, на равных говорящей с ФИДЕ уже от лица общественного мнения? А как никогда ранее высокий статус шахматного профессионала?
Да, он ушел, презрев суету и блеск славы, оставив неизгладимый след, отдав все силы и талант постижению тайн творчества. Душа шахматиста – в его партиях.
РОБЕРТ Дж. ФИШЕР: МЕСТО В ШАХМАТНОЙ ИСТОРИИ
Уже в конце 60-х годов, когда выигрыш партии стал рассматриваться как сверхзадача, появились признаки новых, «прагматичных» шахмат. И если «неоромантики» еще могли позволить себе роскошь эксперимента, то «профессионалы» стремились к долговременному, заранее прогнозируемому успеху. Последних не смущала «иррациональность» начальной позиции, и с первых же ходов начинался поиск универсальных планов и систем. Среди тех, кто начал поиски этого нового, рационального метода игры был и Роберт Фишер.
Уместен в этой связи вопрос: в чем его творческая индивидуальность, вклад в теорию и практику игры?
«Фишер представляет собой огромную шахматную силу, – писал Борис Спасский. – Великолепный гроссмейстер чистого, ясного стиля».
Он владеет, подтверждали и другие авторитеты, всем арсеналом боевых средств – быстротой и точностью расчета, остротой комбинационного зрения, филигранной техникой и незаурядным мастерством стратега.
Налицо, таким образом, все признаки классического позиционного стиля. С учетом, конечно, требований сегодняшнего дня, профессионализации шахмат и всевластия коэффициентов профессора Эло.
Следовательно, даже шахматистам мировой элиты, в отличие, скажем, от корифеев прошлого, приходилось решать сразу несколько единовременных задач – находить верный ориентир в информационном «буме», сохранять гибкость мышления и универсальность стиля. Не говоря уже о постоянном поиске равнодействующей между спортивными и творческими установками. Как будто все та же триада: дебют – миттельшпиль – эндшпиль. Те же «географические» координаты шахматной доски и силовые векторы фигур в центре и на флангах. И всякий раз – непредсказуемая новизна открытий, неотложный вопрос: как элементы апробированных схем трансформировать в новую оригинальную идею?
Достижения Роберта Фишера на рубеже 60 – 70-х годов бесспорно свидетельствуют, что раньше других в этом преуспел именно он.
Все сложное, иррациональное, непредсказуемое он сводил к простым, можно сказать, элементарным, функциям, но, изучая позицию поэтапно – от простого к сложному, от предпосылок до воплощения замысла в жизнь, – всегда представлял, каким образом эти составные образуют единый стратегический план.
В домашней лаборатории велась классификация типовых позиций, делался упор на хорошо апробированные технические приемы, будь то атака на нерокировавшего короля в центре или использование комплекса слабых полей на фланге, план развития в «огнеупорной» дебютной системе или реализация перевеса в эндшпиле.
Преимущества «кабинетного» метода подтвердила турнирная практика.
Прежде всего, это, конечно, экономия времени и сил в преддверии решающих событий, но и гарантия от грубых ошибок и сюрпризов соперника на стадии технической реализации. Кроме того, «побочные» угрозы – возможность заманить оппонента на домашнюю заготовку и воспользоваться пробелом в его теоретических познаниях. Симптоматично, что многие типовые положения Роберт Фишер разыгрывал как бы автоматически, «проскальзывая» хорошо отработанные стадии, а затем, добившись определенного материального или позиционного перевеса, упрощал игру и демонстрировал виртуозную технику в окончании.
Порой казалось, что его игра слишком форсированна, прямолинейные маневры как будто «обезвоживают» позицию, а микроскопический перевес не достаточен для трансформирования в решающий. Однако Фишер безошибочно определял переломный момент и, веря в действенность своего метода, ставил перед соперником все новые и новые задачи, а иногда и провоцировал на так называемые «психологические ошибки». Ведь соперник, столкнувшись с трудностями, обычно охотно шел на упрощения и, быть может, же видел очертания ничейной гавани. А простая, с виду безобидная позиция – как когда-то в классических партиях Капабланки! – таила много «подводных рифов», на которых неожиданно гибла вся вражеская флотилия. Отметим, ради справедливости, что крушение казалось неожиданным не только его соперникам – уже задним числом теоретики установили, что едва ли не каждый фишеровский ход имел особый подтекст, чуть более точный и энергичный, нежели при первой оценке за шахматной доской. Кажущаяся самоочевидность его ходов создавала иллюзию безопасности, прочности позиции, а их логичность и вроде бы предсказуемость позволяли уповать на теоретические справочники, заверявшие, что позиция оппонента хотя и трудна, но в принципе защитима. Вина ли его соперников и теоретических оппонентов, что практика, как это случалось не раз, корректировала «подслеповатую даму теории» и бог, появлявшийся из машины, казалось, из ничего создавал нечто?!