Загадка Катилины
Шрифт:
— Правда? Метон, пожалуй, и сейчас считает, что виноват Гней Клавдий.
— Он склоняется к этому мнению.
— Даже если бы это и был Гней Клавдий, то у меня нет против него никаких доказательств. Но ему известно, что мы его подозреваем. Я ведь напрямую сказал ему, что он виновен и что это бесспорно. Впрочем, я не только об этом хотел поговорить с тобой…
— Папа! Ты так ведешь себя, как будто ничего особого не случилось — подумаешь, нашли безголовый труп! На этот раз это не просто угроза, а намеренная порча имущества. Мне кажется, если эту загадку никто так и не разрешит, то тебе следует вместе
— Экон, мы уже говорили на эту тему, — сказал я нетерпеливо. — На всех нас не хватит места, да к тому же мне вовсе не нравится жить в городе. Я могу предложить и тебе покинуть Рим и жить у нас в поместье. Все лучше, чем работать на Марка Целия. Почему ты позволил ему вовлечь себя в заговор Каталины и его дружков? Ты разве не понимаешь, что это опасно?
— Папа, я работаю на консула Республики.
— Слабая защита, если что-то обнаружится; ведь тебя могут убить прямо на тайном собрании, если узнают, что ты шпион. И чем тогда Цицерон поможет тебе?
Экон в задумчивости щипал себя за нос.
— Я знаю, что ты невысокого мнения о Цицероне в последнее время, папа. Мне кажется, что ты полностью потерял уважение к нему после того, как он выиграл на выборах. Но ты должен поверить, что с друзьями он честен.
— Не говори только, что ты следишь за Каталиной всецело из дружеских чувств.
— Почему, папа? Я делаю это за деньги. Это ты соглашаешься по дружбе.
В его голосе зазвучали строгие нотки, которых я до этого не слыхал. Никогда еще между нами не было серьезных споров, и я вдруг понял, что мы находимся на пороге первого из них. Я отвернулся и глубоко вздохнул. Экон сделал то же самое.
— Мне кажется, что мое волнение до некоторой степени пройдет, если ты расскажешь мне все обстоятельства, вовлекшие тебя в это дело, — сказал я наконец. — Чего добивается Каталина?
— Правда то, что говорит Марк Целий: Каталина со своими сообщниками замышляют осуществить переворот. Они надеялись выиграть выборы, тогда перемены начались бы сверху, Каталина использовал бы свое положение консула и полагался на друзей в Сенате; вместе бы они все осуществили путем радикальных реформ или посредством гражданской войны, если бы реформы не удались. Каталина предпочитал этот пугь. Кажется, он всерьез надеялся на свое избрание. Но теперь ему осталась только возможность вооруженного восстания. Каталина колеблется. Оказалось, что со всех сторон его подстерегают трудности.
Сочувствую я ему, — заметил я слегка иронично.
— Ну так вот, заговорщики пока ничего противозаконного не совершили, по крайней мере, их не в чем обвинить. Они ничего не записывали. Они встречаются тайно, sub rosa, [3] как говорится. Каталина довольно буквально отнесся к этому выражению, — улыбнулся Экон. — Он в действительности подвешивает розу в той комнате, где собираются его друзья, чтобы напомнить им, что роза символизирует тайну и что ни одно слово не должно достичь посторонних ушей. Но Цицерону все известно.
3
Под розой (лат.).
— Потому что ты шпионишь за ними.
— Не я один. Я, к тому же, не
— Только Цицерону не говори об этом! Не такое мнение он ожидает услышать.
Экон вздохнул.
— Папа, ты безнадежно циничен.
— Нет, я просто описываю Цицерона. Разве ты не видишь, что ему представляется возможность сыграть грандиозную роль? Если ему покажется, что государству ничего не грозит, он еще что-нибудь выдумает.
Экон заскрежетал зубами. Мне показалось, что мы опять подошли к грани спора. Я решил пойти на попятную.
— Расскажи мне подробности, — сказал я. — Кто эти заговорщики, знаю ли я их? Кто еще работает на Цицерона?
— Ты и в самом деле хочешь, чтобы я рассказал? Мне казалось, что ты не желаешь вмешиваться в политику, что ты умыл руки.
— Лучше знать, чем не знать.
— Но тайны опасны. Кому они становятся известны, на того ложится груз в полной мере. Ты действительно хочешь возложить на себя такую ответственность?
— Я хочу знать, с какими людьми водится мой сын. Я хочу знать, кто угрожает моей семье и почему.
— Значит, ты отказываешься от своего неучастия? Значит, ты не желаешь больше прятать голову в песок, как страус?
Я вздохнул.
— Перья страуса высоко ценятся, но их легко сорвать. Голова в песке лишает его способности передвигаться и защищаться.
— И оставляет снаружи длинную шею, которую так легко перерезать кинжалом, — сказал Экон.
— Умное замечание.
— И еще более меткая метафора.
Мы оба рассмеялись. Я сжал его руку.
— Ах, Экон, ты говоришь, что эти заговорщики обманывают себя, но я сам заблуждался, думая убежать от Рима. Никто не может уйти от него! Спроси любого раба, который убежал до Геркулесовых Столпов или до парфянской границы и которого привезли обратно в клетке. Все мы рабы Рима, вне зависимости от своего положения и вопреки тому, что говорят законы. И только одно делает человека свободным: истина. Я хотел повернуться спиной к истине, думая, что таким образом мне удастся избежать Судьбы. Но человек не может отвернуться от себя самого, от собственной натуры. Всю жизнь я искал справедливости, зная, как нелегко ее добиться; иногда, если мы не можем добиться справедливости, то стоит хотя бы поискать правду и довольствоваться ею. Теперь, мне кажется, я и о справедливости забыл, и даже потерял способность обнаруживать истину. Но не стоит отказываться от поисков.
Я вздохнул и закрыл глаза — на них падали солнечные лучи, проникающие порой сквозь листву.
— Тебе понятен смысл моей сумбурной речи, Экон? Или я слишком стар, а ты слишком молод?
Я открыл глаза и увидел, что он широко улыбается.
— Папа, мне кажется, что порой ты забываешь, насколько мы похожи.
— Возможно, особенно когда мы далеко друг от друга. Когда ты со мной, мне лучше, я чувствую себя сильнее.
— Для сына больше и мечтать не о чем. Хотел бы я, чтобы ты так думал и по отношению…