Загадка Рафаэля
Шрифт:
Вторым проколом оказался поджог картины. Сейчас-то я вижу, как все происходило. Но на тот момент я считал, что все три преступления — подделку, поджог и убийство Манцони — совершил один человек. У Томмазо было железное алиби и на момент убийства, и на момент поджога.
Флавия вмешалась:
— Но у Ферраро тоже было алиби на момент поджога. Вы сами мне говорили.
— Верно, Томмазо подтвердил мне алиби Ферраро, а американцы подтвердили алиби Томмазо. Но мы не спрашивали американцев о Ферраро. Вчера я решил перезвонить им, и они сообщили, что Ферраро был с ними не до конца встречи. Мне и самому следовало додуматься до этого, ведь я видел Ферраро в общем зале еще за десять минут до того, как появился Томмазо с американцами.
Генерал сделал паузу, восстанавливая ход своих мыслей.
— Но все эти открытия я сделал всего лишь два дня назад. После звонка Бирнеса, когда все кусочки мозаики сложились в единую картину, я оказался в патовой ситуации. Ужасно знать, кто совершил преступление, и не иметь возможности доказать его вину. Мне предстояло сделать нелегкий выбор: сказать или не сказать Ферраро о том, что Аргайл с Флавией поехали в Сиену. Если бы я ничего не сообщил ему, мы получили бы доказательство подделки, но мошенник и убийца остался бы безнаказанным. Но сказать ему — значило поставить вас под удар. Естественно, я беспокоился, опасаясь за вашу жизнь и судьбу картины.
Вы не представляете, какие муки я испытывал. Сэр Эдвард убедил меня. Он посоветовал наводнить Сиену полицейскими в штатском, чтобы они следили за каждым вашим шагом. Я прилетел в Сиену вертолетом, разместился в отеле — не таком роскошном, как тот, что выбрали для себя вы (я всего лишь скромный полицейский), — и возглавил всю операцию.
Мы сумели бы вас уберечь, если бы вы не спрятались в туалете — оригинальная, но довольно нелепая идея. Мы были уверены, что проглядели вас, когда вы выходили из музея. В панике мы прочесали все улицы и рестораны — безрезультатно. Я уже думал, вы лежите где-нибудь в темном переулке с перерезанным горлом. У меня даже разыгралась язва на нервной почве.
Мы поняли, что вы находитесь в музее, только когда Ферраро упал бездыханным с башни. Он приземлился прямо у ног полицейского, который контролировал площадь Кампо. Тот сразу позвал меня.
Никто не заметил, как Ферраро постучался с черного хода, огрел дубинкой ночного сторожа и проник в здание. Это произошло из-за того, что все силы мы бросили на ваши поиски. Но справедливость все же восторжествовала: Ферраро отправился в мир иной, а Томмазо — за решетку.
— И что теперь будет? Какое обвинение ему предъявят?
— Пока его поместили в камеру предварительного заключения, чтобы он не скрылся в Аргентине — излюбленном месте беглых преступников. Я думаю, он пробудет там не меньше восемнадцати месяцев, прежде чем прокурор подготовит дело. Затем состоится суд, и Томмазо будет признан виновным. Убейте меня, не знаю, почему это требует столько времени, но судебное разбирательство обещает быть занимательным.
Аргайл нерешительно, как школьник, поднял руку, но слова ему так и не дали. Заговорила Флавия:
— Я все-таки не понимаю, зачем Томмазо все это затеял. Ведь он имел деньги, замечательную работу, всеобщее признание и уважение. Зачем он ввязался в эту аферу?
— О-о, это как раз один из тех моментов, который в первую очередь вызвал у меня подозрение. Последние полгода я постоянно слышал о невероятном богатстве Томмазо. Но когда я всерьез задумался, меня вдруг осенило, что никогда раньше я не слышал об этом сказочном богатстве. Я просмотрел его досье и отчеты о своих старых делах. Кстати, очень полезная вещь. Я обнаружил, что при крещении он получил девичью фамилию матери — Марко. С этой фамилией был связан большой скандал — я тогда только пришел работать в полицию. Семья обанкротилась. Юный Томмазо, привыкший к роскоши и светскому обществу, оказался в полной нищете. Думаю, тогда у него и появилась мечта вернуть себе деньги и общественное положение. Что касается второго, то здесь он в значительной мере преуспел, а вот с первым никак не клеилось. И вдруг практически одновременно с появлением «Елизаветы» Томмазо распустил слух о своем невероятном богатстве.
Бирнес немного отодвинул кресло от камина и впервые подал голос:
— Отчасти во всей этой истории есть и моя вина… Наверное, Томмазо сумел бы организовать аферу и без моей помощи, но для полного триумфа ему было необходимо вовлечь в это дело меня. К тому же он знал, что в случае чего первым меня же и заподозрят. Помните, я рассказывал вам о деле Корреджио? Я тогда совершил ошибку, забрав картину обратно — тем самым я как бы подтвердил свою вину. Но я взял ее именно потому, что был уверен в ее подлинности и знал, что легко продам ее другому покупателю. Я провел экспертизу, доказал подлинность картины и действительно продал ее еще дороже, чем Томмазо. Он оставил свой пост в Тревизо из-за пустых подозрений нескольких дилетантов.
От злости Томмазо кусал себе локти, и его можно понять. Меня он возненавидел — я доказал, что он был вдвойне не прав. И когда Томмазо представилась возможность взять реванш, он, естественно, воспользовался ею. Кроме того, он хотел посмеяться над всеми, кто относился к нему с презрением. Каждая новая статья о «Елизавете» Рафаэля, каждая новая книга и научная диссертация доставляли ему наслаждение — Томмазо упивался своей местью. Я не исключаю того, что впоследствии он и сам бы мог поспособствовать раскрытию обмана, чтобы разорить меня и выставить искусствоведов на посмешище.
Но Аргайл посеял зерна сомнения слишком рано и неожиданно для него, потом всплыло имя Морнэ, а затем и Ферраро взял его в оборот. Гениальная шутка начала представлять угрозу для Томмазо. В какой-то степени я даже сочувствую ему и жалею, что его обман раскрылся. Но зато теперь мы имеем настоящего Рафаэля.
Аргайл покачал головой:
— Видите ли, в чем дело. Боюсь, что нет. Я все пытался вам сказать… Похоже, я снова ошибся…
Наступила пауза, за которой последовал всеобщий стон. И только Флавия, которая со страхом ждала этого заявления, вздохнула наконец с облегчением.
— Опять?! — Боттандо приподнял брови. — Во второй раз? Еще одна ошибка? Но Флавия сказала, что вы нашли ее. Вы же заявили ей, будто под верхним слоем обнаружили краску.
Аргайл вымученно улыбнулся:
— Краску, да не ту. Там действительно была светло-зеленая краска. Но я не успел объяснить Флавии, что это как раз плохой признак. Перед тем как начать писать картину, художники всегда грунтуют холст — как правило, белой краской. Но Мантини предпочитал светло-зеленую. Так что это самый настоящий Мантини, и под ним ничего нет. Я опять нашел не ту картину.