Загадка Таля. Второе я Петросяна
Шрифт:
С одной стороны — доктор технических наук, серьезный ученый, сдержанный в выражении своих чувств, сдержанный в жестах, неторопливый, обдумывающий каждый свой шаг, пунктуально придерживающийся раз и навсегда установленного режима. С другой — журналист, острый на язык, мечтавший еще несколько – лет назад о карьере эстрадного актера, любитель экспромтов, натура живая, артистическая, легко поддающаяся настроению..
Стоит ли поэтому удивляться, что матч вызвал огромный, совершенно небывалый интерес и расколол весь шахматный мир на две части, буквально никого не оставив равнодушным? До каждого уголка всех континентов докатывались сейсмические волны шахматного землетрясения, эпицентр которого находился в Московском театре имени Пушкина.
Оценивая шансы
Не было недостатка и в аргументах иного характера. Да, Таль моложе, но он и менее опытен, тем более в матчевой борьбе, которая сильно отличается от турнирной. Таль, безусловно, уступает Ботвиннику в стратегии, в понимании позиции, в искусстве домашнего анализа, он хуже разыгрывает эндшпили.
Но и сторонники Ботвинника, и сторонники Таля единодушно сходились на том, что огромным, если не решающим фактором явится победа воли. Матч выиграет тот, кто сумеет навязать противнику свою манеру игры, кто сумеет направлять партии в удобное для себя русло, чья воля, характер, выдержка окажутся тверже. В этом состязании характеров важную роль должна была сыграть первая партия. Значение первой партии возрастало еще и потому, что соперники до сих пор никогда за доской не встречались.
Правда, однажды такая встреча чуть было не состоялась. История шахмат, как и всякая история, любит, когда происходят события, на которых как бы лежит печать судьбы, фатума. Шахматные литераторы часто, к примеру, рассказывают, что в 1925 году школьник Миша Ботвинник играл в сеансе одновременной игры против чемпиона мира Капабланки и заставил того сложить оружие. Таль в детские годы мог бы тоже сыграть с Ботвинником, если бы Ботвиннику… не захотелось спать!
Да, был такой случай. В 1948 году, став чемпионом мира, Ботвинник поехал отдыхать на Рижское взморье. Миша Таль быстро разведал, где остановился чемпион, и начал приставать к домашним, чтобы его сводили туда — всего-навсего поиграть! Мать на этот раз по-настоящему рассердилась, и даже доктор Таль, который не умел отказывать сыну, стал на ее сторону. Но добрая душа нашлась: тетя взялась сводить мальчика к Ботвиннику. На звонок вышла женщина. Она взглянула на мальчугана с шахматной доской под мышкой, мгновенно «оценила позицию» и, сказав: «Ботвинник спит!» — быстро захлопнула дверь. Первый поединок пришлось отложить ровно на двенадцать лет…
И вот настало… пятнадцатое марта 1960 года, когда они сели друг против друга на сцене Театра имени Пушкина — сорокадевятилетний ветеран, суровый, выдержавший на своем веку немало ударов, и если и не ожесточившийся в многолетней борьбе с конкурентами и претендентами, то, во всяком случае, лишенный какой-либо сентиментальности, — и двадцатичетырехлетний баловень судьбы, взбегавший наверх через три ступеньки…
Рассказывают, что Ботвинник, готовясь к очередному матчу, специально настраивает себя против своего будущего противника, стараясь выискать в его характере, манерах, поступках нечто несимпатичное, что позволило бы ему, Ботвиннику, вступить в бой в состоянии предельной собранности. По-видимому, Ботвинник верил, что такая психологическая самообработка была ему необходима. Но «улики» против Таля Ботвиннику найти было трудно. Во время предварительных переговоров Таль вел себя безукоризненно, охотно принимая все условия, выдвигаемые чемпионом. Придирчивый Ботвинник не имел ни малейшего повода быть недовольным. И все же можно не сомневаться, что Таль — не столько как человек, как личность, но, прежде всего, как шахматное явление — должен был вызывать в нем раздражение.
Ботвинника, человека науки, ученого и по роду деятельности, и по складу ума, характеру мышления, не мог не раздражать тот шум, которым сопровождался каждый новый успех Таля. И прозвища вроде «черной пантеры» или «ракеты из Риги», и разговоры о
У человека, который стал чемпионом мира спустя семнадцать лет после того, как одержал первую победу в чемпионате СССР, не могла вызывать доверия головокружительная карьера Таля, которому потребовалось всего два года, чтобы пройти путь от чемпиона страны до претендента на шахматный престол. Ботвинник вступил в переговоры с Алехиным о матче в пору, когда еще были в расцвете сил Капабланка, Эйве, Решевский, Файн, когда был молод Керес. Талю достались уже попавший в цейтнот Керес, явно уставший после трех поединков с Ботвинником Смыслов, еще не успевший поверить в себя Петросян. Да и то, что Ботвиннику почти пятьдесят, — это тоже ведь для Таля удача.
В свое время Ботвинник создал стройную, хорошо продуманную систему подготовки к ответственным шахматным соревнованиям, которой Таль откровенно пренебрегал. И то, что Таль отправился на турнир претендентов спустя месяц после операции, и то, что он курил, мог засидеться с веселой компанией допоздна, не следил за своим здоровьем, казалось Ботвиннику, по меньшей мере, легкомыслием, не достойным большого шахматиста.
Но, может быть, горше всего для чемпиона мира было то, что молодой претендент посягнул на самое дорогое для Ботвинника в шахматах — на мудрую логичность древней игры, в которой — Ботвинник не только в это свято верил, но и доказывал! — нет и не может быть ничего случайного, в которой одно с неизбежностью вытекает из другого, игры, в которой царят логика, гармония и разум.
Бронштейн спустя год после матча писал:
«Чем же отличается в практической игре шахматист „интуитивный“ от стратегического шахматиста? Он любой ценой стремится затянуть противника в такую ситуацию, где материальное и позиционное равновесие нарушено на нескольких участках, где исчезли руководящие признаки для объективной оценки и невозможно найти рычаги и точки приложения сил шахматной логики.
И если показать позицию такого типа В. Корчному или лидеру интуитивного направления М. Талю, спросив: „Каково ваше мнение об этой позиции? Каким цветом предпочли бы вы играть?“ — смысл ответа был бы примерно таков: „Позиция подходящая, она мне нравится, я готов ее играть. Цвет — безразличен“.
Теперь покажем ее Ю. Авербаху, или Т. Петросяну, или лидеру стратегического направления в шахматах М. Ботвиннику. „Неясная позиция, не хотел бы ее играть ни белыми, ни черными“, — последовал бы ответ.»
Ботвинник со свойственной ему трезвостью мышления не мог не понимать, что роковой час уже близок. И ему была, наверное, нестерпимой мысль о том, что он уступит свое место дерзкому крамольнику, который своей игрой, завоевавшей, нельзя не признать, симпатии шахматного мира, перечеркивает или, скажем так, проявляет неуважение ко многому из того, что он, Ботвинник, три с лишним десятка лет исповедовал.
Предельно ясно определил впоследствии ситуацию В. Батуринский, который во вступительной статье к трехтомнику «Шахматное творчество Ботвинника» писал: «Как бы ни были сильны индивидуальные различия в стилях Ботвинника и Бронштейна, Ботвинника и Смыслова, все же многое объединяло этих шахматистов, и прежде всего — признание исторически сложившихся, проверенных жизнью оценок шахматных позиций. А Таль выступал в роли их ниспровергателя».
Итак, слово названо — ниспровергатель. Так разве должен был основоположник нашей шахматной школы, глубоко почитаемый во всем мире лидер советских шахматистов испытывать к Талю чувства симпатии? Настроение Ботвинника выдает в приведенной в начале главы цитате упоминание о шахматисте, который «в цейтноте хватается „в отчаянии“ за голову». О том, что Ботвинник имел здесь в виду и Таля, мы вправе судить по тому, что после матча-реванша в статье «Анализ или импровизация?» он, рассказывая о доигрывании двадцатой партии, между прочим, писал: «Откровенно говоря, я… зная, что М. Таль весьма силен в импровизации, постарался его дезориентировать. Поэтому я не сразу сделал ход… а подумал минуты три… Затем, тяжело вздохнув, покачал головой (не правда ли, я оказался способным учеником?!)…»