Загадка Таля. Второе я Петросяна
Шрифт:
Петросян был в своей стихии! Любопытно, что жрецы пресс-бюро в этот вечер не только не угадывали ходов чемпиона, но и давали им противоречивые оценки. Кажется, только один ход Петросяна вызвал единодушную, хотя и бурную реакцию — 17-й, которым он в сочетании с другими маневрами наглухо закупорил ферзевый фланг. Многие гроссмейстеры немедленно осудили этот ход, увидев в нем только стремление чемпиона запереть позицию и, стало быть, держать курс на очередную ничью.
Даже прозорливый Таль и тот не сразу разгадал дальний прицел чемпиона. Таль в этот момент ждал вызова по телефону и сидел в сторонке от шумевших
— У кого лучше? — спросил я.
Бросив взгляд на демонстрационную доску и увидев только что сделанный Петросяном ход, Таль ответил:
— Теперь у Спасского!
Вот насколько прочно укоренилось мнение, что чемпион мира любой ценой будет избегать тактических переживаний и стремиться только к ничьей! Даже когда Петросян, обезопасив своего короля, отдавал, по существу, последние распоряжения «по дому» перед началом генерального сражения, и тогда в его действиях видели только стремление к спокойному существованию.
Но иллюзии были развеяны очень быстро! Спустя всего несколько ходов фигуры черных обрушились на растерзанный королевский фланг белых. Это было торжество стратегии Петросяна. А потом он пожертвовал ладью за коня и бросил в бой все до одной пешки в центре и на королевском фланге, которые шли вперед сплошной стеной, сметая все на своем пути. Это было торжество тактики Петросяна.
Белые фигуры были смяты и откинуты пешечной лавиной, и король, брошенный на произвол судьбы, остался один в томительном ожидании неизбежного нашествия черных пехотинцев, продолжавших рваться вперед. Когда партия откладывалась, Петросян записал ход, которым черный конь приносил себя в жертву, но зато при этом уходила из боя единственная белая пешка, которая как фиговый листок прикрывала наготу своего короля. Оказавшись лицом к лицу с вражеской цепью, король белых объявил о своей капитуляции…
Седьмая партия произвела сильное впечатление глубиной, цельностью, естественным и логическим сплетением стратегии и тактики.
Сам Петросян оценил ее впоследствии как лучшую в матче.
— Она демонстрирует мои творческие воззрения: ограничение возможностей соперника, стратегия игры на всей доске, окружение и постепенное сжимание кольца вокруг неприятельского короля.
В то же время седьмая встреча послужила Спасскому серьезным предупреждением. Уже по этой партии он мог, наверное, понять, что у него нет скрытых дополнительных ресурсов в тактическом единоборстве, как до матча мог думать он сам и как думали многие другие.
— Вас считают крупнейшим стратегом, а этот матч показал, что вы блестяще владеете тактикой. Не явилось ли это главным сюрпризом матча? — спросили потом Петросяна журналисты.
— Лично я никогда себя плохим тактиком не считал, — последовал ответ, скромный, сдержанный, но до краев полный затаенной гордости. Второе «я» Петросяна было очень довольно собой.
Как показали дальнейшие события, Спасский не внял предостережению. Да и в самом деле, из-за одной партии трудно было, наверное, покончить с радужными иллюзиями, тем более что их разделяло много весьма компетентных эрудитов!
Прежде чем расстаться с седьмой партией, мы должны еще задуматься над тем, почему Петросян записал ход, которым он жертвовал коня? Ведь были у него и другие, более спокойные, возможности завершить партию тем же результатом?
Вопрос
— Жертва коня была самым энергичным, самым решительным, и, стало быть, самым лучшим продолжением, — последовал ответ.
— А эффект? — продолжал допытываться я. — Не было ли тут затаенного желания сыграть не только решительно, но еще и красиво?
Говоря это, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что жертва коня была довольно очевидна и не могла составлять предмет гордости для чемпиона мира, но все же это был записываемый ход, а в таких случаях опытные шахматисты стараются избегать обязывающих решений.
Петросян не колеблясь отверг это предположение. Нет, нет, это не для него! Просто позиция требовала хода конем, и он, как всегда, сыграл «по позиции».
Помню, я был разочарован таким ответом. Мне казалось тогда, как кажется и сейчас, что Петросян был не вполне искренен. Что там ни говорите, а эффектный ход, даже если он способен восхитить не первые ряды партнера, а галерку, все равно должен доставлять артисту некое, может быть даже не столь уж малое, удовольствие.
Второе «я» Петросяна, тщательно им скрываемое, живущее где-то за ширмой, — не оно ли побудило его пожертвовать коня? И не постеснявшись ли потом этого своего романтического порыва (как стесняется иногда ученый признаться в том, что втайне пописывает стишки), он холодно отказался от водивших его рукою чувств, приписав заслугу только трезвому рассудку?..
Шахматные болельщики настолько поднаторели в матчах на первенство мира, что характер следующей встречи многим был ясен заранее. Игра шла в полупустом зале, и партия действительно быстро закончилась вничью. И не удивительно: Спасскому надо было «пережить» поражение, стряхнуть с себя гнетущие эмоции, а Петросян, особенно при перевесе в счете, был вполне удовлетворен еще одной половинкой очка.
И девятая партия, хотя поначалу казалось, что чемпион мира испытывает трудности, быстро завершилась миром. А потом пришла десятая партия, после которой стало ясно, что если претендент уповал на тактику, то это был серьезный просчет.
В этой партии Спасский впервые применил староиндийскую защиту, что достаточно ясно говорило о его агрессивных настроениях. Дебют был разыгран, как говорится, по известным образцам, но затем чемпион мира неосторожным 15-м ходом позволил претенденту завязать опасные тактические осложнения.
Казалось, вот оно — Спасский избрал острую защиту и навязал осторожному противнику тактическое сражение, то есть осуществил, по мнению многих, оптимальный, чтобы не сказать идеальный, вариант. Но — странное дело! — как только в борьбу вмешалась тактика, Спасский допускает просчет, Петросян тут же одним-двумя ударами перехватывает инициативу, да еще при этом жертвует ладью за слона!
Спасский, который только что сейчас владел инициативой и собирался диктовать противнику свою волю, вдруг обнаружил, что ему надо немедленно переходить к обороне. Эта молниеносная смена декораций выводит его из равновесия, и, растерявшись, Спасский уже не может трезво и хладнокровно взвесить последствия своей оплошности и постараться свести их к минимуму. Мысленно терзая себя за промах, он тут же допускает еще одну ошибку.