Загадка XIV века
Шрифт:
Горожане ответили, что с королем они воевать не хотят, но налоги следует отменить, по крайней мере в Париже. Когда это будет сделано, они готовы примириться с королем. Де Куси тут же уточнил: «Какими способами?» Они ответили, что согласны передавать выбранному лицу определенные суммы на солдатские нужды. Де Куси спросил, сколько они будут платить, и парижане сказали: «Как договоримся».
Гладкими речами де Куси добился обещания в двенадцать тысяч франков в обмен на прощение. Король принял условие, но обстановка, при которой ему надлежало въехать в Париж, внушала нервозность. Парижанам велели сложить оружие, отворить ворота, снять с улиц цепи и послать в Мо в качестве заложников шесть или семь вожаков. Майотены гневно отвергли эти условия и потребовали от купцов, чтобы те
Умеренные партии с обеих сторон под предводительством де Куси, державшего сторону короля, и Жана де Маре, защищавшего город, все еще старались договориться. Благодаря их красноречию и влиянию, город согласился выплачивать налог в 80 000 франков, который должны были собирать сборщики-горожане и, минуя королевских дядюшек и казначеев, передавать непосредственно войскам. Взамен Париж должен получить прощение и письменное обещание короля, что согласие горожан не станет поводом для новых налогов и король не станет держать зла на парижан. Если вера в королевское прощение еще сохранялась, то только потому, что король в глазах людей был символом и им очень хотелось верить, что он противостоит аристократам и защищает народ.
Тут как раз случилась ошеломительная победа Гента над Фландрией, напугавшая сановников и подтолкнувшая двор к мирному соглашению с Парижем. Герцог Анжуйский уехал в Италию, герцог Беррийский отправился в Лангедок, наместником которого он являлся, так что делами заправлял герцог Бургундский, поставивший себе целью при помощи французской армии вернуть свои владения во Фландрии. Вот так и случилось, что договор с Парижем заключили быстро.
К огромному разочарованию горожан, король въехал в столицу всего на один день. Руан опять восстал из-за нового налога на шерсть. Бальи быстро подавил бунт с помощью вооруженной речной галеры. В южной Франции тоже было неспокойно: там орудовали банды обездоленных крестьян и бродяг. Монах из монастыря Сен-Дени называл их отчаявшимися и голодающими ( d'esesp'er'es el cruve-de-faim), а народ — тюшенами. Некоторые полагают, что это слово происходит от tue-chien(убить собаку), то есть люди дошли до того, что от голода ели собак; другие считают, что слово toucheзаимствовано из местного диалекта и означает людей, лишенных собственности и скрывающихся в лесах.
На возвышенностях Оверни и на юге тюшены собирались в банды из двадцати, шестидесяти или ста человек и вели партизанскую войну против знати. Они нападали на священников, устраивали засады на путников, похищали аристократов и требовали выкуп, в общем, хватали всех, у кого на руках не было мозолей. Как и сицилийская мафия, появились они не от хорошей жизни, но, когда стали собираться в отряды, богачи начали использовать их в местных разногласиях. Города и сеньоры нанимали тюшенов для борьбы с королевскими чиновниками. На следующий год волнения в Лангедоке переросли в восстание.
Высшее общество чувствовало, что власти приходит конец. Прошел слух, что в Безье, в Лангедоке, восставшие собираются убить всех горожан, имеющих более ста ливров дохода, а сорок заговорщиков хотят убить своих жен и жениться на самых богатых и красивых вдовах жертв. В Англии, по свидетельству хрониста, крестьяне напоминали «бешеных собак… или пляшущих вакханок». Простолюдинов именовали «головорезами, лиходеями, ворами… бесполезными ничтожными людьми… грязными и оборванными», а майотены считали себя их братьями. Ткачи Гента, по слухам, собирались уничтожить всех «добрых людей» с шестилетнего возраста.
Главный источник опасности представлял собой именно Гент.
Предчувствуя опасность, французы во Фландрии приготовились к наступлению. Тут сошлось воедино все — бунт бедняков против богатых, опасный альянс англичан и Артевельде, приверженность фламандцев папе Урбану. Де Куси одним из первых заговорил об армии, он вступил в нее вместе с тремя другими рыцарями-баннеретами, десятью рыцарями-вассалами, тридцатью семью оруженосцами и десятью лучниками, затем армия увеличилась до шестидесяти трех оруженосцев и тридцати лучников. Кузен де Куси Рауль, сын его дяди Обера, был заместителем Ангеррана, хотя и числился оруженосцем. Понадобилось шесть месяцев для сбора хорошо подготовленной армии, и поход начался лишь в ноябре. Многие не советовали начинать наступление в преддверье зимы, но стремление опередить англичан, несмотря на свинцовые дожди и холод, подстегивало кампанию.
Общая численность армии, по сообщениям, достигла пятидесяти тысяч, а на самом деле составляла около двенадцати тысяч — достаточно для того, чтобы приказать пехотинцам, как это часто требовалось, рубить кусты и деревья и расширить дорогу для похода.
Четырнадцатилетний король ехал вместе с армией в окружении дядюшек — герцогов Бургундского, Бурбонского и Беррийского, а также самых знатных аристократов Франции — де Клиссона, Сансера, де Куси, адмирала де Вьена, графов де ла Марша, д’О, де Блуа, д’Аркура и многих других знатных сеньоров и оруженосцев. Алую орифламму, которую поднимали лишь на торжественных церемониях или для битвы против неверных, пронесли впервые со времен Пуатье, дабы подчеркнуть священный характер войны. Неловкость заключалась в том, что если враг — сторонник Урбана, то, стало быть, врагом является и союзник короля Людовика Фландрского. Впрочем, он и так не пользовался популярностью, поскольку был связан с англичанами. На протяжении всей кампании на Людовика смотрели косо.
В тылу к армии относились враждебно. Французские города и население, сочувствовавшее Генту, придерживали продовольствие либо препятствовали его поступлению и по-прежнему не хотели платить налоги. Герцога Бургундского, уже чуть ли не короля, громко осуждали. Майотены Парижа поклялись на своих молотах оказывать сопротивление сборщикам налогов. Они изготавливали по ночам шлемы и оружие и планировали захват Лувра и особняков Парижа, чтобы теми не воспользовались против них как крепостями. От открытого противостояния их, однако, удерживал совет Николя де Фламана, торговца тканями, замешанного в 1358 году вместе с Этьеном Марселем в убийстве двух маршалов. Он советовал майотенам подождать, пока они не убедятся, что за гентцами преимущество, тогда, мол, и наступит момент. В это же время простолюдины бунтовали в Орлеане, Блуа, Шалоне, Реймсе, Руане, выказывая такую жестокость, что хронист писал: «Дьявол вселился в их головы и понуждает убивать всех нобилей».
Дойдя до реки Лис, на границе с Фландрией, королевская армия обнаружила, что мост, ведущий к Комину, разрушен противником, а все корабли исчезли. Берега реки были болотистыми и грязными; на другой стороне поджидали девятьсот фламандцев под командованием заместителя Артевельде, Петера ван ден Боске, стоявшего с боевым топором в руке. Де Куси советовал переправиться через реку с восточной стороны, в Турне: там можно и организовать подвоз продовольствия из Эно; но Клиссон настоял на прямом пути и сейчас был страшно раздосадован, вынужденный признать, что ему следовало послушаться совета де Куси.
Пока часть солдат отправили за лесом для починки моста, группа латников пошла к трем затопленным лодкам. Лодки вытащили, между берегов натянули канат в месте, скрытом от фламандцев. На этих лодках латники и оруженосцы, по девять человек за раз, переправлялись на другой берег, пока основное войско отвлекало внимание фламандцев стрельбой из луков и бомбард — маленьких переносных пушек. Опасаясь быть обнаруженными, но желая обрести славу отважных людей, храбрецы, к которым присоединился и маршал Сансер, продолжали переправу, пока четыреста человек не оказались на другом берегу.