Загадки и трагедии Арктики
Шрифт:
В начале 50-х гг. как студент кафедры северных полярных стран географического факультета МГУ я имел доступ к тому отделу университетской библиотеки, который именуется известным словом «спецхран». Однажды (это было в конце 1951 г.) я наткнулся там на книгу с абсолютно ничего не говорящей мне фамилией автора, но с крайне заинтересовавшим меня названием: «Два года на Северной Земле», изданной в 1935 г. в Ленинграде. Находка произвела на меня ошеломляющее впечатление и вот почему.
Незадолго до того я прочел книгу «По нехоженой земле», написанную Георгием Алексеевичем Ушаковым, первоисследователем острова Врангеля и архипелага Северной Земли. Речь в ней шла о том, как Ушаков и два его товарища — радист Ходов и каюр Журавлев,— за два года тяжелейшей работы (1930—1932) всесторонне изучили и нанесли на карту этот суровейший архипелаг планеты, пройдя на собаках и пешком свыше пяти тысяч километров. Это был истинный подвиг, за который начальник экспедиции - удостоился ордена Ленина (звания Героя тогда еще не существовало, а то, можно не сомневаться, Г. А. Ушаков получил бы его), два его товарища — орденов Трудового Красного Знамени.
А теперь представьте себе, с каким удивлением узнал я из книги «Два года на Северной Земле», что был в той экспедиции четвертый участник, он же автор данной книги, Николай Николаевич Урванцев, заслуживший, как и Ушаков, орден Ленина! Я тут же полез в монографию В. Ю. Визе «Моря Советской Арктики» и там в главе «Исследования Северной Земли» дважды нашел упоминание (не более) фамилии Урванцева...
Заведующий кафедрой, к которому я прибежал с сумбурным рассказом о «находке», понизив голос (напоминаю: это был 1951 г.), доверительно поведал мне кое-что об Урванцеве. О том, что это мирового класса геолог-поисковик, мыслитель, автор крупнейших открытий, сделанных еще в 20-х гг. на Таймыре. Одно из них — нынешнее Норильское медно-никелевое месторождение. По слухам, добавил профессор, как раз там, в Норильске, и находится сейчас Николай Николаевич, репрессированный (я сделал вид, что понял тогда это слово) то ли в 1938 г., то ли перед самой войной. Что же касается книги Ушакова, то Георгий Алексеевич самоотверженно боролся за то, чтобы сохранить в рукописи фамилию Урванцева, стойко сопротивлялся давлению цензуры и «руководящих товарищей из ЦК», но вынужден был уступить.
К чести Николая Николаевича, он не затаил недоброго чувства по отношению к своему былому соратнику. Когда минуло небытие и Урванцев вернулся на Большую землю, они с Георгием Алексеевичем сердечно обнялись и долго стояли так, не произнося ни слова... Впоследствии книга «По нехоженой земле» выходила еще не раз, и Урванцев навсегда занял в ней подобающее ему место.
В мае 1974 г. я приехал в Ленинград, чтобы поговорить с Николаем Николаевичем о Самойловиче, о котором готовил тогда первую публикацию. За год до того супруги Урванцевы справили золотую свадьбу, обоим перевалило за восемьдесят, но Елизавета Ивановна, постоянная спутница мужа по арктическим кочевьям (исключая Северную Землю), по-прежнему лихо водила автомобиль, сам же Николай Николаевич еще два-три года назад ходил на медведя в новгородских лесах, а сейчас собирался лететь в Новосибирск оппонировать на какой-то докторской защите.
Мы говорили о Самойловиче, но как было удержаться и не расспросить Урванцева о нем самом, тем более что и он, и его жена о наиболее страшных годах жизни повествовали откровенно и обстоятельно. В начале беседы я напомнил Урванцеву эпиграф из его «спецхрановской» книги: «Никто пути пройдённого у нас не отберет» — неужели он предвидел свою горькую и гордую судьбу?
— Ну какое там «предвидел»! Кто вообще мог предвидеть происходившее в стране — просто нравилась песня о коннице Буденного, всего и делов-то! Про Рудольфа Лазаревича сказ особый, человек был хороший, добрый, земля ему пухом. В друзьях мы с ним не состояли, не тот у меня характер, чтобы друзьями обзаводиться, а по работе имелось полное взаимопонимание. Самойлович — директор ВАИ, я — зам по геологии и картографии, Визе Владимир Юльевич — по метеорологии и океанографии...
...Из ведущих ученых Арктического института не репрессировали, кажется, одного Визе. Но как же его шельмовали, как оскорбляли, как угрожали ему еще долгие-долгие годы! В конце концов члена-корреспондента АН СССР, лауреата Сталинской премии Визе вынудили покинуть институт, и он нашел пристанище на географическом факультете ЛГУ, деканом которого был его ученик Герой Советского Союза профессор Виктор Харлампиевич Буйницкий. По словам тех, кто его хорошо знал, был Владимир Юльевич человеком тихим, застенчивым, не способным защитить ни себя, ни других. Но вчитайтесь в его главную историко-географическую книгу «Моря Советской Арктики», и вы, уже представляющие себе размах полярных репрессий, будете ошарашены тем, сколько имен загубленных, оболганных арктических исследователей рискнул упомянуть автор монографии, вышедшей отнюдь не в самую светлую пору отечественной демократии — в 1948 г.! Здесь и Н. И. Евгенов, и М. М. Ермолаев, и Н. Н. Урванцев, и Б. В. Лавров — Борис Васильевич был ветераном Севморпути, большевиком и великим энтузиастом освоения Крайнего Севера. Главный строитель Игарки, награжденный за это в 1934 г. орденом Ленина, начальник треста «Нордвикстрой», призванного дать Арктике собственную нефть, Б. В. Лавров был арестован в 1939 г., и лишь совсем недавно выяснилось, что его расстреляли в июле 1941 г.
— В 1938 г. меня взяли. Взяли — и дали пятнадцать лет. Апеллировал в Верховный суд, и через два года, представьте себе, приговор отменили. Вернулся в Ленинград, а тут как раз скончался Юлий Михайлович Шокальский, он, если не знаете, приходился родным внуком достославной Анне Петровне Керн. Я стоял в траурном карауле у его гроба, многие знакомые меня увидели, и по Ленинграду поползли слухи: дескать, вранье все это, будто наши органы невинных не сажают — еще как сажают! Вон Урванцева выпустили, значит, зря сидел? Вскоре после этого НКВД, чтобы поддержать свою репутацию, меня снова забрало. И дали мне восемь лет за то, что я по своей буржуазной сути должен был принадлежать к вредительской группировке. Мало того, я в ожидании реставрации капитализма в нашей отдельно взятой стране скрыл от Советской власти истинные богатства Таймыра, а за это мне был обещан пост министра геологии в новом, то ли колчаковском, то ли врангелевском, то ли еще каком правительстве!
Открытые Урванцевым в 20—30-е годы норильские месторождения — уголь, графит, медь, никель, кобальт и другие металлы — во время Отечественной войны «сражались» на всех фронтах. Никель, например, требовался для изготовления легированных сталей, необходимых для постройки танков и боевых кораблей. Без поисков и находок геолога Урванцева и его товарищей невозможна была бы деятельность Норильского горнометаллургического комбината, а без нее, как знать, и победа в войне.
— С 1940 по 1956 г, я находился сперва в Актюбинске, а потом уж безвыездно в Норильске. Лизавета Ивановна в звании майора медицинской службы была фронтовым хирургом, затем приехала ко мне, ссыльно-каторжному, в Норильск. Нам дали возможность жить вместе, за это низкий наш поклон покойному Завенягину Авраамию Павловичу. Многие старые норильчане (хотя и не все, тут нечего греха таить) будут поминать его добром. Он был начальником комбината, заместителем наркома цветных металлов и по совместительству замнаркома внутренних дел. А наркомом-то знаете, кто был? Вот то-то! Каково было Авраамию Павловичу служить под Берией?!
Вы спрашиваете, вспоминаю ли я прошлое. Как его забудешь... Только про себя я давно решил так: считай, что угодил под колеса машины, у которой сдали тормоза, вот она и сбила тебя, хорошо еще не на смерть, как других. Вот сейчас мне пишут родственники Бориса Рожкова — моего товарища по давним исследовательским экспедициям. Талантливый был геолог и человек разносторонний, даровитый. Исчез примерно тогда, когда и меня забрали, и по сей день — ни слуху, ни духу (в 1989 г. племянница Бориса Николаевича Рожкова сообщила мне, что за участие в «фашистско-террористическом заговоре против товарища Сталина» Рожков Б. Н. был расстрелян в апреле 1938 г., а спустя двадцать лет посмертно реабилитирован.—3. К.).
Все мое, как говорится, при мне. И два ордена Ленина, и степени, и звания, и книги — вот, пожалуйста, в 1969 г. вышла вторым изданием «Северная Земля», а значит, никому так и не удалось отобрать «пути пройденного»! Есть чем гордиться до конца дней, один Норильск чего стоит. Когда мы в 1973 г. с Лизаветой Ивановной летали туда на нашу золотую свадьбу, город такую встречу нам устроил — в точности как незадолго до того премьер-министру Канады! А вот первую избу, ту, что я еще в 1921 г. ставил, придется, верно, снести. Там нынче развернулось строительство, и домишко торчит прямо средь дороги. Я ребятам сказал: «Сносите, коли надо», а они мне пообещали аккуратно передвинуть избу в другое место, чтобы сохранить...
Сухой невысокий старичок, белые усы, венчик белоснежных волос вокруг лысины, узловатые пальцы крепких еще рук — таков Урванцев весной 1974 г., и жить ему еще целых одиннадцать лет, до девяноста двух. Через несколько дней после его кончины ушла из жизни и Елизавета Ивановна. Мне вспомнились слова, произнесенные однажды на очередном урванцевском юбилее Иваном Дмитриевичем Папаниным:
— Придет время, и мы поставим тебе, Николай Николаевич, еще при твоей жизни, памятник из чистого золота. Сделаем его во весь рост, металла жалеть не станем!..