Загадочная пленница Карибов
Шрифт:
Бой между Челюстью и Таггартом закончился вничью, потому что не только «Тормент» получил свое, но и «Фалькону» изрядно пощипали перышки — парочку ядер он точно словил. И только опустившаяся тьма положила конец битве. Она была Челюсти как нельзя на руку, под ее прикрытием он сумел удрать вместе со своим трофеем.
Сейчас у «Тормент» был молодцеватый вид, галеон бойко шел по ветру, новая бизань поскрипывала при налетающих порывах ветра. Правда, у подножия мачты на командной палубе все еще зияли несколько дыр, пробитых при падении старой бизанью.
Джим, плотник, и его помощник Том как раз появились из чрева корабля, таща на плечах порядочное количество пиловочника. Им надо было справить новое палубное покрытие. Работа обещала быть приятной, потому что погода стояла великолепная. Третьим за ними вылез Хьюитт с козлами и всяческим инструментом.
Джим и Том, тяжело дыша, свалили лес на палубу. Оба были уже далеко не молоды, и перетаскивание тяжелых дубовых досок едва не выбило из них дух.
— Фу, дотащили! — Джим отер пот со лба. — Давай, парень, ставь инструмент сюда, тогда он будет под рукой.
— Хорошо, Джим, — Хьюитт скинул свою поклажу и разложил инструменты.
— Я так рад, что ты нам помогаешь. В последние дни нам с Томом туго пришлось.
— Да я с удовольствием, Джим. И Челюсть не против, пока я делаю это в свободное время.
— Ну и ладно. — Джим помедлил, а потом неожиданно признался: — По секрету сказать, это я тогда… ну когда тебя за борт, ну… сам знаешь… швырнул тебе старую дверь. Может, она тебе попалась?
Хьюитт разинул рот:
— Что?! Ты имеешь в виду, когда Челюсть отправил меня на корм рыбам…
— Тс-с-с, не так громко! — Джим покосился на корму, где всего в нескольких шагах от них, возле кормового фонаря, возвышалась тяжелая фигура Челюсти. Как всегда, предводитель пиратов был вооружен до зубов, хоть его левая рука до сих пор была на перевязи и рапиру он пока держать не мог. — Если Челюсть услышит, что мы говорим про него, тотчас что-то заподозрит.
Том мрачно согласился:
— Это уж как пить дать. Он все лютее и лютее, уже и пискнуть нельзя, чтобы не начал искать блох. Мне вообще непонятно, как это он тебя снова принял. Должно быть, потому, что нам не хватает людей. Человек тридцать, если не сорок. Да и «невольник» идет не сам по себе. — Он приладил новую доску к старой, продырявленной. — Хм, здоровый кусок придется отпилить. Можешь это сделать, Хьюитт? Ну и хорошо. Иди, я покажу тебе как. Лучше всего это сделать ножовкой.
Джим тем временем стамеской и колотушкой выбивал старые доски:
— Челюсти угодить нелегко, — ворчал он. — Слава Богу, что мы еще у него на хорошем счету, потому как вырезали ему эту носовую уродину, но с тех пор, как он «снял с довольствия» Смита и Эванса, он больше не тот… Повсюду ему мерещится предательство. Не хотел бы я оказаться на его месте, честное слово, не хотел бы.
— Что?! Смит и Эванс мертвы? — Хьюитт содрогнулся от ужаса при воспоминании о подручных вожака. — И в чем же они провинились?
— Ну этого наверняка никто не знает, только поговаривают, что как раз Смит с Эвансом и слямзили тогда алмазы у Челюсти…
— Если бы кому-нибудь пришло это в голову раньше! — Хьюитт в сердцах отпилил от доски и уложил на козлы другую.
Том зажал ее струбциной.
— Во всяком случае, не так давно их нашли на своих койках с перерезанными глотками. Когда доложили Челюсти, он не больно-то убивался. Только и сказал: «Еще двумя стало меньше», — и все тут.
— Что я сказал?! — прогремел над плотниками грозный рык. Челюсть каким-то образом незаметно оказался возле них и теперь нависал, как грозовая туча.
— О, Челюсть, э-э… — замялся Том. — Мы вот тут как раз меняем доски и…
— Это я и сам вижу, — взгляд Челюсти все каменел. — Так что я сказал, хотелось бы знать?
Хьюитт, не теряя присутствия духа, встрял:
— Том только что говорил, что у нас слишком мало рук на борту, и, я думаю, так оно и есть.
— Ты думаешь? — Челюсть с головы до ног смерил взглядом парнишку, которого когда-то приказал выбросить за борт.
Парень здорово вымахал. На его ребрах не было и с полдюйма жиру, вроде бы и не слишком изменился с виду, но стал шире в плечах, много шире. И в его лице не было ни тени страха, одна самоуверенность. Этого прежде тоже не было… Да, работа рыбака у побережья Гаваны пошла парню на пользу… Челюсти пришла в голову мысль:
— Блаббер рассказывал мне, что ты ходил с рыбаками в море, это так?
— Да, — соврал Хьюитт, не моргнув глазом.
— А сколько времени прошло с тех пор, как ты попал в кораблекрушение?
— Откуда мне знать? Точно не скажу, я ведь был без сознания, когда меня прибило к берегу. — Хьюитт ни на мгновение не терял бдительности. — Может, с дюжину дней, а может, и больше.
— С дюжину? — Пират задумался. — Мне вот что интересно, груженые галеоны уже идут в Бахиа-де-Матансас? Ты не видел их неподалеку от Гаваны?
— Нет, Челюсть, — честно ответил Хьюитт.
— Тогда будем крейсировать здесь и дальше. Но ежели наша охота затянется, — пират неожиданно перешел на другую тему, которая казалась ему не менее важной, — высадим обоих заложников на Элбоу-Кей или на какой-нибудь другой коралловый риф. В любом случае, там, где их не найдут до турецкой Пасхи.
— Я бы на твоем месте заставил их работать, — неожиданно заявил Хьюитт. — В карцере от них никакого проку.
— Что ты говоришь, лорда и ученого заставить работать? — В глазах предводителя зажегся огонек, нижняя челюсть выпятилась вперед. — Ха-ха, хорошая мысль!.. Нет, не пойдет. Маленький всезнайка-крючкотвор, конечно, безобиден — это сразу видно по его незахлопывающемуся хлебалу, а вот белобрысый юнец может быть опасен. — Челюсть снова вспомнил о его фехтовальном искусстве. И рад бы забыть, да раны не давали. — Нет, пусть остаются там, где сидят.
Хьюитт проглотил ком в горле, а потом снова ринулся в атаку:
— И все-таки ты должен выпускать их на палубу. Там, внизу, их сожрут крысы, а за полудохлых заложников не получишь никаких денег!
Глаза Челюсти сузились:
— А ну-ка скажи, мистер Большая Голова, а тебе-то какое дело до тех умников внизу? Ведешь себя так, будто породнился с ними!
Хьюитту потребовалась вся его выдержка, чтобы не отвести глаз.
— Ты так же хорошо знаешь, Челюсть, что я бедный сукин сын, и этого никто не изменит. В нищете рожден — в нищете и умру, как говорят у нас дома. И только ты дал мне шанс.