Загадочная пленница Карибов
Шрифт:
О’Тафт добродушно усмехнулся и, развернувшись, закрыл своей широкой грудью проход к двери, так что Витус чуть было не наскочил на него.
— Сделаю это с удовольствием, кирургик, только когда Господь творил время, Он сотворил его достаточно, говорим мы, ирландцы.
Витус недоуменно уставился на капитана.
— Вам надо потерпеть еще несколько минут моего гостеприимства. Или вы хотите на долгом марше питаться одним воздухом и… любовью?
— А? Н-нет, конечно…
— Вот видите! Так что немного погодите, пока мой кок не соберет вам с друзьями провиант в дорогу.
Пришлось Витусу сесть обратно. А когда, горя от нетерпения, он наконец готов был выступить, его снова задержали. На этот раз Магистр.
— А что с Арлеттой? — спросил маленький ученый так тихо, что его мог слышать только Витус. — Хочешь оставить поиски?
— Разумеется, нет, — прошептал он в ответ. — А ты все еще веришь, что она в Гаване?
Магистр пожал плечами.
— Тогда в путь!
Четырнадцать часов спустя друзья добрались до берегов Бахиа-де-Кабаньяс. Позади остался трудный путь, который потребовал от них напряжения всех физических и душевных сил.
Щедро снабженные провиантом, оружием и фонарями, первые мили вдоль побережья они прошагали довольно бодро. Ночь стояла ясная, а легкий бриз освежал и не давал сильно вспотеть. А потом дорога превратилась в сплошное мучение. То и дело путь им преграждали непроходимые заросли, и приходилось сворачивать на юг. С большим трудом, ориентируясь только на море, им удавалось найти проход в нужном направлении, и каждый раз Магистр ворчал:
— Появись этот Богом проклятый Челюсть сейчас здесь, тут же сверну ему шею вместе с челюстью, не будь я Рамиро Гарсия! Тогда бы этот проклятый марш закончился!
— Пойдем, пойдем! Думай о том, сколько на его совести невинных душ, — отвечал Витус.
— Так-то это так, — в очередной раз не выдержал Магистр. — Но что говаривал наш незабвенный отец Амброзиус? «Мне отмщение, и Аз воздам», сказал Господь.
— На Бога надейся, а сам не плошай, скажу я тебе. Кое-что человек должен делать и сам. Если бы это было не так, нам незачем было бы жить.
На это Магистр ничего не ответил. Может, потому что ему тяжело было дышать, а может, потому что слова Витуса его убедили. Так или иначе, он ожесточенно продирался дальше.
Но через пару сотен шагов снова нарушил молчание:
— А как твое плечо?
— Да ничего. Это всего лишь поверхностная рана, а ты ее хорошо перевязал, сорняк.
— Хм… Ну ладно.
Так прошла ночь. На следующий день они трижды делали привал, но предпочитали не садиться, памятуя старую солдатскую мудрость: раз присядешь — больше не встанешь.
На последнем привале Хьюитт удалился в кусты по нужде и тут же взволнованный вернулся обратно:
— Знаете, мы уже близко! Я увидел несколько скал, которые кажутся мне знакомыми. Они стоят на краю самого маленького заливчика в бухте.
И он оказался прав.
Теперь, окрыленные успехом, друзья зашагали с новыми силами. Витус шел впереди, отчаянно прокладывая путь через прибрежный кустарник.
— Стойте! Видите — там, впереди, за листвой, торчат три мачты?!
Три мачты означали большой галеон. Но тот ли это, что им нужен?
Еще спустя сотню шагов стало ясно, что перед ними наполовину вытащенный на сушу на стапель-блоках покоился «Тормент оф Хэлл»! Он был от них на расстоянии всего одного кабельтова, а по его облепленным ракушками бортам сновали пираты, явно латая пробоины от снарядов. Высоко на командной палубе, не меньше чем в пятидесяти футах над землей, над четвертой бизань-мачтой, от которой остался только обломок да порванный такелаж, трудилась команда плотников. Так вот почему Витус издали смог разглядеть только три мачты!
Магистр, поправив на носу бериллы, оценил размеры повреждений и удовлетворенно констатировал:
— Миленько его потрепали. Кто-то всадил в борт «Тормент» парочку хороших залпов. Это подтверждает твой тезис, Хьюитт, что им кто-то надрал задницу с размахом. Может, даже наш друг Таггарт.
Юный матрос кивнул:
— Они схлопотали кое-что и ниже ватерлинии. А это значит, что стреляли с большого расстояния.
Витус согласился:
— Наверное. Но, что бы там ни произошло, в этой бухте пиратский сброд чувствует себя в безопасности. И все-таки я бы не стал рассчитывать на их беспечность. — Он оттеснил друзей назад, в густую поросль. — Ладно, этот зверь от нас не убежит, да и Челюсти с его невольничьим кораблем пока что нет, если он вообще сюда придет. Часа через два солнце зайдет. Давайте-ка переночуем где-нибудь поблизости. Я тут по дороге слышал журчание ручья. Там и напьемся, и освежимся.
— Уи-уи, — писклявый голосок Коротышки звучал устало. Ему, самому маленькому, пришлось тяжелее всего, ведь на каждый размашистый шаг Витуса выпадало три, а то и больше, его шажков. — И пластом повалимся под открытым небом.
— Ты сказал, Энано. — Витус почувствовал, как и его напряжение сменяется крайней усталостью. — Кто будет стоять первую вахту?
— Я, — вызвался Хьюитт, на которого всегда можно положиться.
На следующий день они поднялись еще до того, как первые лучи солнца показались из-за горизонта. Ночные голоса джунглей затихали с неохотой, уступая место щебету птиц и крикам обезьян в кронах деревьев. Друзья всю ночь спали как убитые на голой земле, слегка набросав под себя впопыхах нарванной листвы.
— Доброе утро, — прокряхтел Магистр, который нес последнюю вахту. — Пираты уже за работой, трудолюбивые, как пчелки, в отличие от вас, лежебок. Надеюсь, хоть господа хорошо выспались?
Когда ответа не последовало, он покосился на мешок с провиантом, который выдал им О’Тафт, и с прискорбием отметил, что он почти пуст. Осталось лишь немного сухарей, и все. Тот факт, что они были без плесени, мало его утешил.
— Просто как в темнице, а, Витус? Aqua et panis est vita canis. Вода да хлеб — собачья жизнь. Скудная пища, да что поделаешь. Ладно, не будем Бога гневить, и на том спасибо. Отец Амброзиус — спаси Господи его бессмертную душу! — прочитал бы сейчас длинную проповедь, а я буду краток:
Возблагодарим Тебя, Господи, за этот хлеб, который поистине не манна небесная, но лучше, чем ничего. Возблагодарим Тебя за воду, которой Ты даешь нам утолить жажду, хоть и не претворил ее в вино. Возблагодарим Тебя за твердь под нашими стопами, ибо, Ты знаешь, не всегда так бывало.
Он положил крест:
Амен!
— Амен! — как эхо отозвались его спутники, едва продравшие глаза.