Загадочная пленница Карибов
Шрифт:
Он хорошо помнит, каким стареньким был парус Нока. Его латали снова и снова, пока он в конце концов не стал похож на лоскутное одеяло. И каждый раз, пока парус чинили, они с Ноком выходили в рыболовный район на веслах. Это было настоящее мучение, до сих пор плеск весел стоит у него в ушах…
Хьюитт вздрогнул. Что это был за плеск? Сон или реальность? Он затаил дыхание, закрыл глаза и открыл уши. Нет, ничего, только шум ветра, моря и джунглей. И ровное дыхание Энано. И все-таки Хьюитт не был так уверен. Он решился заговорить с Коротышкой:
— Тс-с-с, Энано. Ты что-нибудь слышал?
— Ще? Где? — Детские ручонки малыша взметнулись в воздух, он потянулся и от души зевнул.
— Плеск, где-то далеко.
— Не, нище. Наверное, это дерьмовоз на якоре.
— А мне все же кажется, кто-то идет на веслах.
— На веслах? — Коротышка хихикнул. — А не твое это весло плескалось, пока отливал? Не, не, точно нище.
— Ну ладно, нет так нет. — Хьюитт решил быть повнимательнее. Для профилактики он ущипнул себя еще раз.
— Ай! — Возглас маленького ученого был негромким, но очень отчетливым.
Ногой он угодил в одно из шести орудий, расположенных по левому борту, и чуть не потерял равновесие. Витус невольно нахмурился и оттащил друга к одной из шлюпок, чтобы ее черная тень поглотила их контуры. Они напряженно ждали какого-нибудь движения со стороны тут и там валявшихся на главной палубе пьяных пиратов. Но ни шевеления, ни шороха.
— Vino gratias! [99] — пробормотал маленький ученый, снова вызвав неудовольствие Витуса.
99
Спасибо вину (лат.).
Чуть погодя они двинулись дальше к корме мимо деревянных лафетов пушек, неряшливо свисающих канатов, чанов с дегтем, блоков и блочков, мимо разбросанного повсюду инструмента, пока наконец не добрались до трапа, ведущего на верхнюю палубу. Здесь они коротенько передохнули и огляделись. Никакой опасности! Тогда они проскользнули в дверь, расположенную рядом с трапом — дверь, которая на боевых кораблях ее величества охранялась бы денно и нощно, — и продолжили путь на корму. Сейчас над ними была верхняя палуба, а перед ними виднелась вымбовка шпиля. Они обогнули ее, дошли до места рулевого, где их сиротливо приветствовал румпель, и наконец оказались перед дверью, которая вела в каюту капитана. Это было просто предположение, но Витус думал, что его сокровища хранятся именно там. Из всего пиратского сброда только Челюсть мог распознать ценность сундучка с инструментами и трактата «De morbis». Если последний опубликовать в Англии, это принесло бы немалые барыши.
Витус осторожно повернул ручку. Дверь потихоньку подалась внутрь, открывая вид на помещение, которое нельзя было назвать типичной капитанской каютой. Челюсть обставил свою империю с султанской роскошью: дорогие ковры и покрывала, многочисленные подушки, мода на которые пришла с Востока, устилали пол; по стенам развешано оружие: мечи, ятаганы, шпаги, секиры, кинжалы, рапиры. На переборке по правому борту красовалась крупномасштабная многоцветная карта, на которой был изображен остров Куба со всеми его бухтами и заливами. Бахиа-де-Кабаньяс была помечена крестиком.
Под застекленными окнами, выходящими на галерею, стоял сундук. По своим размерам только он единственный из всех мог вмещать вещи, принадлежавшие Витусу. Это было произведение испанских мастеров, с тяжелой железной оковкой и тремя замками.
Чтобы открыть такую сокровищницу, было необходимо несколько ключей. Традиционно два из них хранились у отправителя, один — у капитана и еще один, универсальный, — у короля Испании, которому по закону quinto принадлежала пятая часть всего награбленного.
Когда отправитель, предположим, в Гаване, собирался отправить груз, он запирал его на два замка. Затем капитан принимал сундук на борт, но открыть его он не мог, потому что у него был ключ только от третьего замка, которым он и должен был воспользоваться, опять-таки чтобы запереть сундук. С этого момента уже и отправитель не мог его отомкнуть: у него же были только два ключа. Если капитану выпадала удача счастливо доставить сундук в Испанию, последний передавался королю, который с помощью своего универсального ключа мог открыть все три замка.
Хитроумную систему придумал его всекатолическое величество Филипп II, король Испании, который хотел быть уверен, что подданные его не обманывают.
Все замки на сундуке Челюсти были, словно в насмешку над изощренностью ума, попросту сломаны, и тем не менее сундук был заперт: Челюсть навесил на него свой собственный замок. Но, похоже, не слишком надежный.
— Я его открою! — объявил Витус Магистру.
К этому времени они так осмелели, что снова начали переговариваться. Витус снял со стены надежный меч и вскрыл замок Челюсти: шпаги, сработанной Хафом, для такой цели ему было жалко. Оба вора, сгорая от любопытства, откинули крышку, заглянули и… ничего не увидели. Содержимое сундука было покрыто шелковым платком. Магистр схватил его за кончик и отдернул:
— Абракадабра! — возгласил он. — Сезам, откройся!
В сундуке было поразительно мало: серебряная посуда, в числе которой тарелки, кубки и пара филигранно отделанных кувшинчиков для вина, несколько золотых монет, три-четыре нагрудных креста из того же благородного металла и кожаный мешочек с драгоценными камнями. Вот и все. Сокровищ Витуса не было и следа.
Маленький ученый взял несколько монет:
— Если уж твое имущество пропало, по крайней мере, возместим его золотом. Так сказать, компенсация за утраченную собственность.
— Оставь, Магистр, не дури. Надо еще оглядеться.
— Ага, надо, — раздался голос, который явно не принадлежал Магистру.
А Магистр шкурой ощутил, что это не голос Витуса.
Это был голос Джона-Челюсти.
Витус резко развернулся, чтобы посмотреть противнику в лицо. Но увидел только небо в звездах, ярко сияющих звездах, да и то на одно короткое мгновение. А за ним он уже ничего не узрел.
Крыса прошмыгнула, поднялась на задние лапы и принюхалась. Пахло не так, как обычно. Не деревом, не плесенью, не дегтем и не гнилью, как следовало. Точнее, не только ими, а еще и человеком. Крыса опустилась на все четыре лапы, шмыгнула дальше, выглянула из-за угла и поняла, что обоняние ее не обмануло: два человека лежат на полу. Она осторожно посеменила к ним, обнюхала лица, одежду, обувь, забралась на тело одного из них, чуть задержалась, поводя носом, и сноровисто стрельнула лапой за пазуху одному из них: там застрял кусок черствого хлеба. Потешными движениями крыса выцарапала его передними лапами и вгрызлась в него зубами. Но не успела она насладиться нежданным счастьем, как появилась рука и согнала ее. Крыса в испуге порскнула прочь, все еще сжимая добычу в острых зубах.