Загадочные края
Шрифт:
В тёмном небе над рекою светит тёмная луна.
На серебряном каноэ я плыву, сжимая лук,
У меня в колчане стрелы из железа и огня,
Эти стрелы, словно птицы, жаждут вырваться из рук.
Я их делал на закате у подножья Серых Скал,
Я их делал на рассвете, омывая их волшбой,
Из небесного железа наконечники ковал,
Сотни выжженных деревьев я оставил за собой.
Сделал древки из омелы, чтоб разили и богов,
Чтоб в полёте не свернули стрелы чёрные мои,
Сделал пламя опереньем, пламя адовых костров
И вложил в те стрелы души, чтоб врага они нашли.
На серебряном каноэ я плыву, и чёрный лук
У меня в руках, натянут, и стрела на тетиве.
В небе звёзды, словно листья, издают чуть слышный звук –
Так звучат удары капель по серебряной траве.
Я на вас охочусь, звёзды, вы же слышите меня.
Не мечитесь, не дрожите, не бегите от судьбы.
И уже в полёте птицы из железа и огня,
И почти совсем не слышно звона чёрной тетивы.
Я плыву в своём каноэ, собирая по пути
Свои гаснущие стрелы и осколки сбитых звезд.
Я даю дорогу солнцу, чтоб могло оно взойти…
Я плыву. Чернеет небо, и глаза слепы от слез.
Голос Ингрид дрожал, и не потому, что стихи казались ей настолько красивыми, так уж хватающими за душу, просто слишком много было связано с тем временем, когда она услышала их впервые. И, может быть, потому же задрожали голоса у тех, кто дослушал её до конца и заговорил потом.
– Ещё, – просили присутствующие. – Ещё.
Один только Канут молчал. Он разглядывал стоящее перед ним пустое блюдо, и ему почему-то было ещё хуже, чем раньше. Он не поднимал глаз, не смотрел на названную сестру, потому что в полутьме залы она казалась ему ещё красивей, чем несколько дней назад, в лесу.
Когда Ингрид закончила, никто ничего ей не сказал – так повелось с тех пор, как она стала им петь. Песни были столь необычны и чужеродны, но при этом красивы, так сжимали сердца и тревожили дух, что всякий раз толком и не приходило в голову – что бы такое сказать. Люди в поместье не привыкли досконально разбирать слова песни, оценивать качество стиха или мелодии – они чувствовали лишь общее состояние и его воспринимали. Они не были избалованы великолепием и всевластием искусства, принимали самые незатейливые произведения, даже скорее поделки, с благосклонностью, а Ингрид пела песни на стихи самые незаурядные, обычно выбирала поэтов уровня общепризнанных, то, что лучше всего звучало. Исключения делала, но вкус на стихи помогал ей оставаться на достойном уровне. Мелодии она тоже позволяла себе «таскать» у классиков – всё равно никто не узнает, что она совершила плагиат. Легко прослыть великим певцом, если опираешься на такую базу.
– Ещё…
– Устала, – Ингрид, извиняясь, заулыбалась, отложила инфал. – Простите. Потом.
– Канут! – окликнула Алклета.
Он поднял голову и посмотрел на сестру. Она спокойно, очень ровно улыбалась, и эта улыбка, подобно потоку холодной воды, заставила его встряхнуться и взять себя в руки.
– Да, мам?
– Ты должен что-нибудь подарить Ингрид. Конечно, ты не знал, что теперь у тебя есть сестра, но ты должен хоть что-нибудь подарить. А ещё расскажи, куда ты плавал. Нам всем интересно.
– Разумеется. – Он встал, обстоятельно соображая, с чего же начать и что делать потом. – Расскажу и подарю.
Матери он привёз и уже подарил служанку – маленькую, пухленькую, с тонкими пальчиками кружевницы и талантами портнихи. Испуг, заморозивший её с самой первой минуты плена, никак не оттаивал, она шарахалась от всех бойцов Канута, словно они были демонами во плоти, и её, видимо, не особо успокоило, что с ней-то ничего страшного так и не произошло. Этот страх Канута устраивал. Девчонка увидит, как хорошо хозяйка обращается с нею и будет это ещё больше ценить, а значит, поведёт себя почтительно и исполнительно.
Подарки, конечно, этим не исчерпывались.
По распоряжению Канута его бойцы затащили сундуки прямо в залу. Канут распоряжался уверенно, показал, куда что поставить, и сразу стал очень похож на Сорглана, когда тот управлялся с хозяйством или поднимался на боевой корабль. Алклета любовалась им. Ни на одного из сыновей, рождённых ею от любимого мужа, она не могла пожаловаться, но этот особенно напоминал ей супруга в юности. Единственное огорчало, что в свои двадцать восемь он не был женат. У его отца в этом возрасте уже бегало пятеро детей.
– Где ты ходил в этот раз, Канут? – окликнул сына Сорглан, кивая слуге, чтоб тот снова наполнил его бокал.
– В этот раз, – молодой воин покосился на Ингрид, – мне удалось выбраться на своих кораблях в другой мир. Я был не один, конечно. Три отряда объединились, получилось девять кораблей.
– Так куда же вы вышли? – изумились присутствующие. Ингрид поджала губы. Она уже поняла.
– На Терру.
Все заохали, а вот Сорглан заинтересованно подался вперёд.
– Рассказывай.
– Да что рассказывать. Людей мы там встретили мало, все прячутся, так что наловить пленников на Терре – этот надо постараться. Но зато с ними сравнительно легко, они довольно тихие в своём большинстве. – Канут снова взглянул на Ингрид, на этот раз бесстрастно. Она смотрела очень холодно. Но слушала молча. – Там огромные, полуразрушенные города. Я видел дома высотой более, чем десяти этажей. Все они из камня. Некоторые из кирпича. Но более всего интересны их лавки. Там можно найти всё что душе будет угодно. Нам повезло, что в их лавках оказалось много еды, приготовленной для долгого хранения – закрытой в стеклянных и железных банках. К концу пути туда у нас кончилось продовольствие, так что эти их запасы нас выручили. Доставать из железных банок еду, конечно, сложно, но зато она не портится и на вкус почти как свежеприготовленная.