Загадочные края
Шрифт:
– Думаю, мы столкуемся. Кроме того, я далёк от мысли выдавать тебя замуж насильно. Это неправильно, вот как я считаю. И запирать тебя в женских покоях не буду, обещаю. Так как?
– Я очень сложный человек.
– Я тоже. А кто из нас прост?
Она глубоко вздохнула и кивнула головой.
– Раз так, то я считаю за честь подобное предложение. Я тоже всегда хотела, чтоб у меня были такие отец и мать, как вы с госпожой Алклетой.
Сорглан шагнул к ней и осторожно обнял за плечи, прижал к груди.
– Пойдём, обрадуем маму. Она очень волнуется, согласишься ли ты, или нет.
Алклета, узнав, просто разрыдалась.
В тот же вечер о решении лорда в поместье узнали все. Граф приказал не тянуть с обрядом, и потому пиво не было поставлено специально для такого случая, как и прочее угощение, а собрано со всех кладовых. Инге спешно сшили наряд из тех, что на севере носили знатные девушки, спешно подготовили многое другое из того, что могло понадобиться на обряде.
В первый раз Инга (теперь уже скорее Ингрид, а не Инга, особенно после согласия стать дочерью Бергденского графа) увидела, что такое святилище в здешних местах – укромный уголок посвящённой богам рощи, где несколько гигантских стволов срослись где-то в середине своего роста, образовав подобие залы с несколькими высоченными входами-выходами, укутанными вереском и можжевельником. Внутри лежал большой камень, на котором горело три свечи – одна большая, чистого белого воска, две другие поменьше, желтоватые. Неподалёку протекал ручей, его было слышно из святилища, так что за происходящим там наблюдали все силы природы – земля, вода, огонь, камень, лес, ветер и свет. И, конечно, металл, но его не держали в святилище, а приносили с собой – всё это Сорглан шёпотом объяснил Ингрид и после того рассказал, что она должна делать.
Обряд оказался несложен. Ингрид раздели до тоненькой нижней рубашки из отбелённого льна, доходящей до щиколоток и посадили на землю. Высокий темноволосый священнослужитель во всём багряном с большой серебряной пикторалью на груди налил господе Алклете на ладони немного козьего молока, она поднесла руки к губам Ингрид, и та осторожно выпила, не позволив и капле пролиться на землю. Потом поближе подошёл Сорглан с ржаной лепешкой в руках, отломил и протянул девушке. Она съела, после чего граф поднял её с земли, прижал к груди, и она стала его дочерью.
Потом подошёл Бранд – единственный из сыновей Сорглана, присутствовавший в поместье. Он хлопнул Ингрид по спине так, что она едва не подавилась ржаной лепешкой, и во всеуслышанье признал сестрой. И только после этого Ингрид позволили надеть новый наряд – верхнюю короткую – до середины бедра – рубашку, густо расшитую белой и красной ниткой, широкую юбку, кожаные башмачки и отороченный мехом плащ. Сорглан надел ей на палец золотое кольцо с изображением чайки – символом рода бергденских лордов – а жрецу передал два серебряных украшения как дар за совершение обряда. Как объяснили Ингрид, основной обряд был проведён раньше, когда жрец в багряном (а это цвет крови, следовательно, и родства) сообщал силам природы о появлении в роду Свёернундингов нового человека. Девушку заставили поднести руки к огню – достаточно близко, чтоб хорошо ощущать идущее от него тепло – а, возвращаясь в поместье, три раза переступить через ручей.
– Это не совсем обряд усыновления, – сказал граф. – То же самое делали и с моими новорожденными сыновьями. Только что хлебом не кормили, не по возрасту. И не поили пивом на празднике закрепления родства. А тебя – будем поить. Как ты относишься к пиву?
– Прекрасно, – рассмеялась Ингрид.
В пиршественном зале усадьбы её посадили между отцом и матерью, и старый слуга Сорглана, который был виночерпием ещё его отца, всё подливал ей пива в кружку – здесь женщинам пить пиво было вполне прилично – иногда предлагал вина. Вино было прекрасное, ароматное и выдержанное, такого Ингрид ещё не доводилось пить. Она с удовольствием смаковала его, а ещё старалась отдавать должное и специально приготовленным угощениям, немного странным на её вкус, но приятным. Хорошо ещё, что аппетит позволил ей перепробовать каждое.
Больше всего на столе было всевозможных блюд из рыбы, речной и морской, других морепродуктов, много даров леса – по такому случаю охотники поместья приволокли свежезабитого кабана и олениху (мясо последней Ингрид не понравилось, несмотря на старательное и долгое приготовление оно осталось жёстким). Разнообразие птицы – охота на неё началась уже полтора месяца назад, когда птичьи стаи начали возвращаться с юга. Красовались пироги – самые разные, и пшеничные, из привозной муки, и ржаные, с самой разной начинкой. Были и заморские лакомства, привезённые купцами – сласти, копчёности, фрукты вроде зимних дынь, способные выдержать долгий путь по земле, а затем по морю.
Ингрид упорно пробовала всего, но понемногу – где уж ей было сравняться в ёмкости желудка с северными воителями, которые способны были съесть поистине титаническое на взгляд непривычного человека количество пищи и затем отправиться плясать.
Где-то в середине пира, когда первый голод был утолён, и присутствующие стали есть медленно и разборчиво, наслаждаясь вкусом, новоявленной дочери Сорглана принесли инфал.
– Сыграешь? – спросил граф, отрываясь от кабаньей ноги.
– Почему нет? – Ингрид попробовала струны. – Что-нибудь весёлое?
Она знала и весёлые песни, рассчитанные на всё тех же привередливых её соотечественников. Юмор был тонкий, и сперва в зале царило недоумённое молчание, но затем стены и потолок затряслись от хохота. Гости и домочадцы Сорглана, даже воины, наслушавшиеся за свою жизнь много смешных неприличностей и получившие к ним иммунитет, да и сам Сорглан, сползали под столы в изнеможении и только всхлипывали там, не имея сил смеяться. Не то чтобы слова песни, которую Ингрид решила исполнить, были столь уж неприличны, просто намёки получились такими тонкими и вместе с тем прозрачными, что вызвали бурю гомерического хохота. Когда она закончила петь и играть, ещё минут пятнадцать большинство ни слова не могло сказать. Отсмеявшись же, все запросили повторения, и в результате Ингрид пришлось повторить эту песню семь раз подряд. Её отпустили лишь тогда, когда она вполне серьёзно запросила пощады.
Один из приближённых Сорглана, вытащив из-под лавки странный инструмент, похожий немного на смесь волынки и окарины (основные материалы, пошедшие на него – кожа, глина и дерево), заиграл что-то простенькое, бойкое. Часть мужчин помоложе полезли из-за столов – танцевать, потянулись и женщины. Вынесли ещё пива, и уже хмельные люди продолжили хмелеть, не зная удержу, как это часто бывает на пирах. Впрочем, Ингрид ещё ни разу не видела здесь упившихся до неподвижности. Видимо, они всё-таки умели держать себя в руках, либо же были более стойки к алкоголю, чем её соотечественники.
Она незаметно исчезла из залы сквозь дверь, ведущую на галерею, спустилась во двор, а оттуда – к причалам, села на небольшом возвышении, на нагревшуюся за день землю, в ароматную траву, и стала смотреть на закат, заливший багрянцем, желтовато-белым и червонным вполовину неба. Она чувствовала себя счастливой – впервые за два с лишним года.
8
Лес одуряюще пах.
Ветер, приходящий с моря, разбавлял этот строгий живой аромат запахом соли и влаги, но больше всего среди деревьев пахло, конечно, смолой, зеленью, тёплой землёй и целой гаммой чего-то ещё, сливающегося в единое целое. Солнце золотило листву и проливалось на землю бледными струями света, разрисовывая лесной покров, состоящий из сухой хвои, листьев и веточек, самыми причудливыми узорами.