Загадочный супруг

Марш Эллен Таннер

– Почему тебя это интересует? Эмиль счел за лучшее не отвечать.

– Вы действительно поедете сейчас в Париж?

Желваки на лице Яна задвигались.

– А почему бы и нет? Филипп пригласил меня на новый спектакль. Поскольку у меня нет других планов, я могу оказать ему эту любезность.

– Так вы думаете возобновить дружбу с этим подлым Бурбоном? – обеспокоенно спросил Эмиль.

– Здесь, при Дворе, многое изменилось со времени моего отъезда, – резко сказал Ян, стараясь сдержать жеребца, который нетерпеливо гарцевал под ним. – Негоже делать врагов из старых друзей. – И, пришпорив жеребца, ускакал.

Эмиль долго стоял неподвижно, глядя на пустую

аллею. Но смотрел он не туда, где скрылся его хозяин, а куда направлялись герцогиня Бойн и ее друзья, и почему-то нахмурился.

Ян сидел в кресле, глядя в пустой камин. Высокие окна библиотеки были открыты, а ночь была такая тихая, что он мог слышать журчание фонтанов в саду и уханье совы далеко в парке. Несколько часов тому назад он вернулся из Парижа, и стоявшая перед ним бутылка вина уже опустела. Он не звонил слуге, чтобы тот принес другую, а сидел, сдвинув брови, глубоко засунув руки в карманы камзола, вспоминая снова и снова потрясение, которые испытал вчера утром, когда вышел из конюшни и увидел радостно оживленную жену, собравшуюся на прогулку верхом в обществе Анри Сен-Альбана и Эдуарда Мансара.

Сама по себе прогулка была безобидна – во-первых, в компании были и другие дамы, и во-вторых, обычаи разрешали Таунсенд как замужней даме свободу действий. Посему причин для досады не было, и все же он чувствовал себя настолько раздосадованным, что сидел здесь, размышляя о происшедшем, вместо того чтобы засесть, как он обещал, с принцем де Пуа, герцогом д'Аркор и остальными за Cavagnole.

Бронзовые часы на каминной полке пробили десять, но Ян не поднялся, а продолжал сидеть, размышляя, как ему быть с женой теперь, когда она стала претендовать на независимость. Конечно, он знал, что ее вызывающая красота привлечет внимание скучающих и праздных придворных Людовика, но он не ожидал, что это произойдет так скоро и вызовет в нем такое раздражение.

Мускул задергался у него на щеке, когда он вспомнил последнюю неприятную ночь, которую они с Таунсенд провели на английской земле. Он был последним болваном, позволив ей догадаться, что женился на ней только из-за Сезака. Хотя это и правда, но обычно он не был так неловок, чтобы позволить девчонке, почти на пятнадцать лет моложе него, понять это просто по выражению его лица. В свою защиту он мог ей сказать, что был обезоружен их общим смехом и сладостным ощущением ее стройного тела в его объятиях.

Как бы то ни было, он не мог забыть, как оскорбил Таунсенд в ту ночь, и только по этой причине отдалился от нее. Он не стыдился и не сожалел о содеянном, но он сделал неприятное для себя открытие – ему не безразлично, что он ее оскорбил. Никто не вызывал в нем таких чувств прежде, и он должен был признаться себе, что это ему не по вкусу.

С другой стороны, именно тогда, когда он решил исправиться – Таунсенд ведь та женщина, с которой ему предстояло провести остальную часть жизни и которая, в конце концов, будет матерью его детей, – именно тогда его до того верная, обожающая его жена недвусмысленно показала, что предпочитает общество других людей. Возможно, он правильно сделал, разбив ее ребяческое представление о нем, как о герое, в ту горькую ночь в Грейсвенде. Теперь он уже об этом не сожалел. Жизнь часто демонстрировала, как жестоко она обходится с человеческим сердцем, неразумно открытым для любви. И Ян почувствовал себя глупцом, позволив такому ребенку занять место в его сердце.

Еще больше помрачнев, он побрел к окну. Опершись руками о подоконник, высунулся

наружу и глубоко вдохнул ночной воздух. Он не знал, что записка, которую он вчера утром послал Таунсенд в ее апартаменты, приглашая ее поехать с ним кататься – предложение мира между ними, – была доставлена спустя несколько минут после того, как Таунсенд уже отправилась к конюшням в ответ на подобное же приглашение от Анри Сен-Альбана. А Китти, думая, что произошла ошибка и ее госпожа получила одно и то же приглашение дважды, просто выбросила его в мусорную корзинку и ничего не сказала Таунсенд об этом.

Дверь позади него тихонько скрипнула. Он обернулся, ожидая увидеть Эмиля, который еще не показывался ему на глаза с тех пор, как Ян вернулся из Парижа, но увидел Таунсенд. Она стояла в луче света, проникавшего из холла в темную комнату. У него замерло сердце. Она была в вечернем платье из розового муара, которого он прежде не видел, с модным большим декольте, открывавшим ее прелестную грудь. Белокурые волосы были ненапудрены и собраны на затылке, и он с неожиданным раздражением подумал, так ли она была причесана к обеду. Поскольку он провел в Париже весь предыдущий день и большую часть сегодняшнего за выпивкой и картами с Филиппом, то не мог знать, посмела ли она и для кого предстать в столь обольстительном виде.

– Войдите, Таунсенд, – резко сказал он. Поколебавшись, она подошла. При взгляде на него ее лицо вытянулось.

– О, я вижу, вы одеты для выхода? – проговорила она.

Ян взглянул на часы.

– У меня есть несколько свободных минут. Не желаете ли бокал вина?

– Да, спасибо.

Таунсенд знала, что где бы ни находился Монкриф, он всегда привозил с собой свое вино. Дома или за границей, угрюмый Эмиль серьезно и церемонно вносил в комнату бутылки с вином, а Ян сам откупоривал их и разливал вино соответствующей температуры в соответствующие бокалы. Даже здесь, в Версале, этот обычай соблюдался, и оба они – и Ян и Эмиль – пренебрегали великолепным бордо, хранившимся в дворцовых подвалах. Таунсенд с удивлением убедилась в том, что вина Монкрифа вкуснее, чем вина, подававшиеся за столом короля Франции.

На этот раз, однако, Ян нарушил традицию и пошел за бутылкой сам. По правде говоря, ему надоело наблюдать ту враждебность, какая возникла между его женой и слугой в первую же минуту, как они увидели друг друга. Когда он вернулся с бутылкой, Таунсенд ходила по комнате, стены которой были уставлены книжными полками.

– Ваши апартаменты больше моих, – заметила она.

Он поджал губы. Если бы эта девчонка была лучше знакома с правилами этикета, известными всем обитателям в Версале, она бы поняла, что его ранг герцога и одного из немногих личных друзей Людовика давал ему право на покои, состоящие из двух спален, двух приемных, гостиной, столовой, ванной и библиотеки. Обладание личными апартаментами в Версале указало на определенный статус, и тщеславие побуждало придворных превращать их в подобие королевских и заводить непомерное число ливрейной прислуги.

Монкриф же считал забавным держать только Эмиля да двух горничных, хотя мог бы иметь любое количество слуг, ибо отведенные ему комнаты, выходившие на CourMonsieurи соседствовавшие с комнатами герцога де Шартреза, были так велики и великолепны, как у особ королевской крови.

– Меня ожидает принц де Пуа, – кратко сообщил он. – Зачем вы хотели видеть меня?

Таунсенд покраснела и опустила глаза.

– Извините, я только хотела поблагодарить вас за лошадь.