Загогулина
Шрифт:
Прошла зима. И вдруг с Крохой что-то случилось. Дают ему есть — не ест. Молока наливаем — отворачивается. Забьется в угол, голову втянет, но не спит — все думает о чем-то своем с открытыми глазами.
— Заболел, — решил Даня.
Митька положил черепашонка в варежку, и мы понесли его в ветеринарную лечебницу. Там была очередь — кошка, собака, завернутый в платок попугай, серый кролик с забинтованной лапой, из муфты выглядывала морская свинка. Все были хмурые и сидели тихо.
Когда мы вошли в кабинет, доктор вынул из варежки Кроху и поднес его к большой яркой лампе. Кроха даже не зажмурился.
— Значит, говорите, похудел? Не ест, не играет, не слушает музыку… — Доктор долго и внимательно смотрел на Кроху. — Ну что ж, все ясно. Это ностальгия.
— Что? — спросили мы хором.
— Нос-таль-гия! — повторил доктор и выключил лампу. — Что в переводе означает «тоска по родине». Откуда привезли черепаху?
— Из пустыни.
— Из Каракумов.
— Значит, скучает по пустыне.
— А когда он перестанет скучать? — спросил Митька.
— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками доктор.
— А вы дайте ему какое-нибудь лекарство! — не сдавался Митька.
— От этой болезни лекарств нет, — сказал доктор. — И я ничем не смогу вам помочь…
С огромных сосулек весело капала вода. Некоторые люди уже ходили без шапок. Начинался апрель! А мы шли и не знали, что делать.
— Слушайте, — сказала я. — Раз Крохе нужно домой…
— …то давайте отправим Кроху в Каракумы! — закончил Даня.
— А Каракумы — это где? — спросил Митька, прижимая к себе варежку.
— Далековато, — сказал Даня. — Там, где Туркмения и Ашхабад. Только кто его туда повезет? Папа летом на Дальний Восток собирается.
— Но кому-то же надо сейчас в Ашхабад! — сказала я.
— Точно! — сказал Даня. — Поехали на вокзал!
— На аэровокзал! Самолетом быстрее.
У окошка рейса Москва-Ашхабад толпились пассажиры. Митька выбрал одного из них — серьезного, усатого, чем-то похожего на их папу.
— Дядя! — позвал его Митька.
— Вы меня? — удивился усатый.
— Вас! — сказали мы вместе.
Усатый подошел.
— Вот у нас тут в варежке черепашонок Кроха, — сказал Даня. — Возьмите его с собой.
— Зачем? — не понял усатый. — Я в Каракумы, там этих черепах полно!
— Понимаете, у него… ностальгия. Ему как раз тоже в Каракумы надо.
— Ну что ж, — покачал головой усатый, — надо так надо.
Он записал их адрес. Митька отдал ему варежку.
Потом мы видели, как он прошел в стеклянные двери, сел в автобус и уехал.
А через три дня пришла телеграмма:
КАРАКУМАХ ЦВЕТУТ ТЮЛЬПАНЫ
САМОЧУВСТВИЕ ХОРОШЕЕ НЕ СКУЧАЙТЕ
Голова профессора Шишкина
Нет на свете, скажу вам, человека серьезнее моего папы. Даже среди родственников по его линии. Хотя в нашем роду люди наисерьезнейшие, кроме дедушкиного брата — дяди Вани из Витебска. Этот наш дядя Ваня, во-первых, единственный блондин. А во-вторых, он всегда был с причудами и любил надевать на голову капроновый чулок.
В этом смысле у папы с нашим дядей Ваней — ничего общего. Папе не то что в зрелом возрасте, в детстве такое бы в голову не пришло. Достаточно взглянуть на его детскую фотографию: стоит на стуле: в коротеньких штанах, майке, пухленький такой, а лицо — настоящего взрослого человека.
Раз только в день своего совершеннолетия папа поступил легкомысленно. Он упросил старушку — соседку по их коммунальной квартире — сделать ему брюки-клеш. В новой тельняшке и в таких вот брюках с клиньями из другого материала папа куда-то ушел и на свой день рождения не явился.
Напрасно ожидали папу бабушка, дедушка и друг дедушки Кошкин, который, зная, что папу беспокоят исключительно судьбы стран и народов, принес ему в подарок трехтомник Карла Маркса.
— К тебе гости пришли! — кричал потом дедушка на папу. — Карла Маркса подарили!..
С этого момента папа до того сосредоточился на общественных науках, что во все остальное просто не вникал.
Спросишь у него:
— Пап! Это что за дерево?
— Не клен.
— Да это ж бузина, — говоришь ему, — разве ты не знаешь?!
А он не знает и обижается.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, и мы с папой поехали на море, я так решила: папу не обижать, наоборот, если что — защищать, ведь он у меня такой ранимый.
И вот мы на море! И я кормлю чаек вместо зарядки. А море — гладкое, как бритва, с острым горизонтом. Ни волн, ни ветров, одни чайки рано утром шумят на берегу.
Но в основном тут штормит, не зря гранитный мол загораживает от моря город. И не всегда волнорезы теплые и сухие. И ящерицы так бесстрашно замирают на солнце у самой воды.
Мы сняли комнату на краю города. За нами росли гигантские эвкалипты, чайные кусты и пальмы с узким основанием и таким расширенным к верху стволом, что напоминали морковку.
К морю от нас идти вдоль чугунной ограды санатория «Прибой». Эту ограду, не переставая, все лето красили два аджарца в пилотках из газет. Чинно сидя на стремянках, они покуривали папиросы, болтали ногами в скособоченных башмаках и вели неторопливую беседу на своем языке.