Загорка
Шрифт:
хоть устали, бодро
острые серпы бросают
и хватают ведра.
В сумерках с прохладой льются
из колодца струи;
парни там цветочков просят,
девушек целуя.
Только Руска молчалива,
что-то ей взгрустнулось,
без веселых песен жала,
без цветов вернулась.
Для чего цветы срывать ей
в горести унылой,
коль никто ее не встретит
и далеко милый!
На
стало только хуже,
И она с тоской отходит
от своих подружек.
А сама цветет, красива,
словно небо в мае.
Матушка гордится дочкой,
счастья ей желая:
«Нет в селе другой красотки
равной Руске нашей,
ведь она и в хороводе
всех подружек краше!»
А отец подумал важно:
«Замечает каждый —
Время Руске выйти замуж».
Намекал он дважды...
Куздо — человек богатый,
это всякий скажет,
ведь шесть мельниц он имеет,
триста рал он пашет.
С беями, с агой он дружбу
водит постоянно,
он, как гостя, принимает
и Кырджи-Османа.
Только худо: староват он,
нехорош собою;
но богатство все искупит,
да еще с лихвою.
И отец окликнул дочку:
«Подойди, голубка,
мать зови и уголечек
принеси для трубки!»
Так сказал родитель добрый
и, вздохнув протяжно
и три раза потянувшись,
вдруг промолвил важно:
«Слушай, женка, наша Руска
уж невестой стала.
Куздо — человек почтенный...
Что бы ты сказала?»
Руска, услыхав, вскочила,
побежала садом,
слезы из очей прекрасных
покатились градом.
Опрометью побежала
в то глухое место,
где с любимым распрощалась
как его невеста.
Там лицом к земле припала
в зарослях бурьяна,
всхлипывала и вздыхала,
плача неустанно.
Слезы льются, словно ливень
в бурное ненастье,
горе давит грудь и душит,
сердце рвет на части.
Что за муж проклятый Куздо?
Он ей жизнь погубит!
Иль она того забудет,
кто так жарко любит?
Полюбить как мужа Куздо
сердце кто принудит?
Разве можно жить с постылым?
Разве мил он будет?
Ах, отцова злая воля,
в силах он заставить...
Если б Ангелу об этом
весточку отправить,
чрез
к счастью беззаботно
улететь бы до рассвета
птичкой перелетной!
Убежать с ним на край света
далеко, далёко,
чтобы не догнал их Куздо
и отец жестокий!
Но и Ангел ведь не ангел,
прилететь не может.
Скорбно мать над ней склонилась,
чем она поможет!
Мать корит ее, ругает,
гладя и лаская:
«Что ты, Руска, что ты, дочка,
или ты дурная?
Попусту ты горько плачешь,
слезы проливаешь!
Чем плох Куздо? Ты подумай!
Что ты понимаешь?
Иль голодной с ним ты будешь?
Босой или голой?
Грех, дочурка! Не гневи же
нрав отца тяжелый!»
«Ой, не по сердцу мне Куздо,
он меня погубит:
Ангела люблю я, мама,
и меня он любит!»
Мать руками тут всплеснула
в скорбном удивленье:
«Замолчи, что говоришь ты
людям на глумленье!»
Тщетны матери советы,
уговоры, слезы,
и людские пересуды,
и отца угрозы.
Приуныла мать седая,
втайне горе прячет,
вместе с дочерью злосчастной
мучается, плачет.
Вспомнилась ей тоже юность,
поцелуев сладость,
как в разлуке с милым в сердце
угасала радость.
Часто мать заходит в церковь,
тихо Бога молит,
чтоб ее он спас от горя,
Руску —от неволи.
Миновало лето, осень,
день Петров осенний,
за зимой вслед наступает
юрьев день весенний.
В гнезда ласточки вернулись
с дальнего кочевья,
белым жемчугом покрылись,
зацвели деревья.
У плетня герань так пышно
зацвела, зардела,
и с весной земля и небо —
все помолодело.
Руска в сад выходит часто,
бродит, словно бредит,
и, венок сплетая, шепчет:
«Ангел мой приедет!»
Грудь вздымается, волнуясь
от надежды сладкой,
и, прислушиваясь, Руска
смотрит вдаль украдкой.
Кто-нибудь толкнет калитку,
Руска еле дышит,
ждет, что ей подруги скажут...
Но... вестей не слышит.
Любит ли меня мой Ангел?
Иль совсем покинул?
Вдруг узнала: «Ангел умер,
на чужбине сгинул!»