Заговор адмирала
Шрифт:
Неслышно ступая по ковру, подошел кельнер в белоснежной белой рубашке и красной бабочке. В руке он держал круглый серебряный поднос, покрытый белой салфеткой, на которой лежал счет в мягком сафьяновом футляре. Скорцени повернулся, взял счёт и, едва взглянув, положил на поднос очень крупную купюру. Поклонившись, кельнер так же молча удалился.
Отто курил, глядя перед собой и ожидая, пока произведут расчёт. Рассуждения Кальтенбруннера относительно возможного участия Маренн в будущем политическом устройстве Венгрии обеспокоили его. В них имелось рациональное зерно, а главным поводом так предполагать стала нынешняя близость
Отношения Маренн с Шелленбергом вызывали у Отто просто сумасшедшую ревность, в которой не хотелось признаваться даже себе. Но дело было не только в этом. Появилась вполне реальная опасность вовлечения Маренн в большую и рискованную игру по постепенному выведению Венгрии, а затем и Германии из войны, которую, судя по всему, затеял Шелленберг за спиной фюрера, но с молчаливого одобрения Гиммлера. Опасность участия в этой игре для Маренн представлялась реальной, а не выдуманной воспалённым воображением ревнивца. Венгерская авантюра Шелленберга могла закончиться для Маренн не формальным, а реальным заключением в концлагерь и гибелью там.
«Если это так, то какие бы сложности не возникали между нами, мой долг воспрепятствовать этому, — думал Отто, — Маренн должна остаться в стороне, как бы ни закончилась эта война и какая бы судьба ни ждала Германию. Маренн должна остаться живой и невредимой, она и Джилл. Наверняка и Шелленберг озабочен этим, но соблазн слишком велик. Маренн — это та фигура, которая устроит Черчилля, какие бы сомнения до того премьер-министр ни испытывал. Стопроцентный успех на переговорах».
Кельнер снова приблизился. Скорцени повернулся:
— Все в порядке?
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.
Отто затушил сигарету в пепельнице, убрал сдачу в бумажник, оставив лишь чаевые, а затем подошёл к вешалке, чтобы взять фуражку и шинель. Вдруг он резко повернулся к кельнеру:
— Где у вас телефон?
— Сюда, прошу, — тот услужливо выгнулся, показывая на барную стойку, позади которой на полках выстроились ряды пивных кружек — стеклянных, деревянных, а также металлических с крышками и без.
— Благодарю. — Скорцени направился к стойке, а кельнер кинулся к аппарату, висевшему возле неё на стене, снял трубку и, всё так же изогнувшись, приготовился набрать тот номер, который будет назван. Скорцени жестом отогнал официанта от аппарата, сам взял трубку, набрал номер клиники Шарите. Дежурная медсестра сняла трубку со второго гудка.
— Клиника Шарите, слушаю вас.
— Фрау Сэтерлэнд, пожалуйста, фройляйн. Она не на выезде?
— Нет, фрау сейчас проводит осмотр. Как мне доложить?
— Оберштурмбаннфюрер Скорцени.
— Минуту, господин оберштурмбаннфюрер.
Несколько минут в трубке было тихо.
Повернувшись, Скорцени взглянул в широкое, покрытое сеткой мелких капелек окно ресторана — на улице шел мокрый снег. Было видно, как по тротуару, аккуратно переступая через лужи, чтобы не испортить замшевые башмачки, куда-то спешила миловидная фрау в меховом пальто и шляпке с вуалью. Следом, смешно поджимая лапки, — точно копируя хозяйку, — на поводке бежал стриженый черный пудель с пышными ушами и кисточкой на хвосте.
Наконец Отто услышал в трубке голос медсестры.
— Фрау не может подойти, я прошу прощения, — произнесла она извиняющимся тоном. — Перезвоните позже, пожалуйста.
— Я не могу позже, — мгновенно забыв о даме за окном, Скорцени ответил жестко. — Так и передайте фрау. Я жду. Это срочно.
— Слушаюсь, оберштурмбаннфюрер, — медсестра явно растерялась. — Ещё одну минуту.
— Хорошо.
Теперь уж Скорцени не смотрел в окно, а смотрел прямо перед собой — на фотографию, сделанную на пивном фестивале, где несколько дюжих бюргеров в тирольских шапках с перышками обнимали большую круглую бочку с готической надписью «Weihenstephan», обозначавшей весьма популярный сорт баварского пива.
Теперь Отто слышал в трубку, как медсестра почти шепотом переговаривается по другому телефону — внутренней связи:
— Но, фрау, господин оберштурмбаннфюрер настаивает. Я не знаю, фрау. Не могу знать. Слушаюсь, фрау.
Затем голос медсестры зазвучал громко:
— Вы слушаете? — это она уже обратилась к Скорцени. — Я переключаю.
— Спасибо, фройляйн.
— Ты отрываешь меня от важного осмотра раненого, — через мгновение раздался голос Маренн, и, признаться, он звучал почти сурово: — Что такое случилось, что нельзя подождать час-полтора?
— Кое-что случилось, — невозмутимо ответил Отто, как если бы не заметил её раздражения. — Мне надо срочно встретиться с тобой. Это важный разговор. Я сейчас приеду к тебе. Я здесь недалеко, на Гогенцолллерн-штрассе.
— Но я же сказала, я занята, — повторила Маренн все тем же тоном, не допускающим никаких возражений.
«Все-таки возражения вам придется принять, фрау доктор», — с иронией подумал Скорцени, а вслух произнёс:
— Я повторяю, это крайне важно. Жди. И поручи осмотр ещё кому-нибудь. Доктору Грабнеру, например. Он справится ничуть не хуже. Или отложи на полчаса. Больше чем полчаса я у тебя не займу.
— Но…
— Я еду, Ким.
Он положил трубку.
Кельнер, скрывшийся за дверью служебного помещения, как только клиент начал говорить по телефону, теперь вышел обратно, что-то энергично дожевывая.
— Господин офицер желает…
— Ничего. До свидания.
Кивнув официанту, Скорцени быстро надел фуражку и шинель, после чего вышел из ресторана. В машине он продолжал обдумывать разговор с Кальтенбруннером и то, что скажет Маренн.
Если ты знаешь женщину почти семь лет, часто проводя ночи в её постели и успев изучить каждую малюсенькую родинку на её теле, это ещё не значит, что тебе известно, что у неё на сердце, в голове и на душе. Возможно, с кем-то иным, попроще, можно было научиться понимать друг друга с полуслова, но только не с Маренн. С ней за вечность не станешь ближе. Вернее, станешь, но не так. Телом — пожалуйста, сколько хочешь, но в душу она ни за что тебя не пустит. Вот такая порода — в её прабабку Зизи.
Отто где-то читал, что прадед Маренн, император Франц Иосиф, немало помучился с красавицей Зизи. Она всегда жила отдельно, хотя вроде бы и с ним, и всегда делала, что хотела, нисколько не заботясь, принято так при венском дворе или не принято. Зизи под стать выдались и её сестры: непокорная Софи, в итоге погибшая при пожаре в Париже, Хелена, которую едва отговорили от ухода в монастырь, когда Франц Иосиф выбрал в императрицы не её, и ещё какая-то, то ли Матильда, то ли Мария — тоже была упрямица. А что говорить об их двоюродном брате короле Людвиге Баварском? Тот и вовсе отличался странностями, понастроил никому не нужных замков…