Заговор королевы
Шрифт:
— Кровь Стюартов течет в моих жилах, — гордо произнес Кричтон.
— Если я не ошибаюсь, ваш отец…
— Сир Роберт Кричтон, мой отец, единственный защитник Иакова Шотландского, — прервал Кричтон. — Наши религиозные убеждения противоположны, иначе я никогда не покинул бы мою родную землю.
— Вы напрасно покинули ее в такое тяжелое время оставили ее объятой мятежами и ересью, — сказала Екатерина. — Такая рука, как ваша, могла бы избавить страну от этих двух опустошительных болезней. С зашей энергией вам легко было бы уничтожить эти исчадия ада, вызванные к жизни фанатиком Кноксом. Если бы набат Святого Варфоломея раздался с башен Эдинбурга, если бы наша любезная дочь Мария поступила со своими грубыми врагами так, как мы поступаем с врагами нашей веры, она не была бы теперь пленницей Елизаветы. Шевалье Кричтон, ваша королева в заключении. Как верный подданный вы должны были бы считать своим долгом освободить ее.
— Вы затронули, сами того не подозревая, самую чувствительную струну моего сердца, — сказал Кричтон, и при этих словах в глазах его сверкнул огонь. — Чтобы освободить мою королеву из рук ее врагов, я с радостью отдал бы жизнь, тысячу жизней, если бы они у меня были! Будь ее стража в три раза многочисленнее, ее тюрьма еще недоступнее, будь она во дворце своей соперницы или даже в неприступной Лондонской Башне, и тогда я ни одну минуту не колебался бы, чтобы освободить ее или погибнуть, если бы передо мной не стояло страшное препятствие.
— Какое же препятствие? — спросила Екатерина с притворным любопытством.
— Проклятие отца! — отвечал Кричтои внезапно изменившимся голосом. — Ваше величество говорит о бедствиях, в которые ересь повергла мою несчастную страну. Ее храмы осквернены, служители церкви изгнаны, но это еще не все. Даже в недра семейств эти новые доктрины внесли раздор и несчастья. Самая непримиримая ненависть возникла там, где прежде существовала только любовь. Мой отец принял новую веру, а я остался верен религии моих предков, религии моей совести, и в защиту этой религии, в защиту моей несчастной королевы я взялся бы за оружие, если бы отец не поставил между шпагой и моей рукой, готовой схватить ее, своего проклятия! Без борьбы я пожертвовал первыми и лучшими мечтами моей юности. Тщетно открывались предо мной блестящие перспективы, затемненные ересью и запятнанные возмущением. Напрасно делали мне предложения те, которые хотели купить мои услуги. Я оставил страну, за которую охотно отдал бы последнюю каплю крови. Я оставил дом моего отца, к которому привязывали меня тысячи нежных воспоминаний. Я дал себе клятву не возвращаться на родину, пока в ней будет существовать ересь.
— Вы не увидите более Шотландии, — сказала Екатерина, — ее влечет к ложным верованиям, как кутилу к развратнице, которая его околдовала.
— Или, как говорили ее проповедники, — сказал с иронией Кричтон, — она походит на развратника, который бросил свою любовницу и женился. Ваше величество правы. Шотландия не изменится. Простая вера, которую она приняла, хорошо подходит к ее простому народу. Суровые шотландцы будут твердо держаться ереси. Догмат, провозглашенный Кноксом, — "plebis est religionem reformare" — поднял весь народ. Народ изменил свою религию, и она стала по преимуществу плебейской. Но старая вера, почитавшаяся столько веков, осталась моей верой. Я, может быть, никогда более не увижу моей родины, не получу благословения отца, но не отступлюсь от религии Рима, которую преследования сделали для меня еще более дорогой.
— Я восхищаюсь вашей твердостью, шевалье Кричтон, — сказала Екатерина. — Отечество храброго — та земля, которую он попирает ногами. Пусть Франция будет вашим новым отечеством. Ее религия не изменилась. Дай Бог, чтобы это всегда было так. Гроза, которую мы рассеяли, собирается с новой силой и яростью. Помогите нам рассеять ее снова, поддержать старую веру, которая вам так дорога. В царствование Карла VII один из ваших соотечественников был сделан коннетаблем Франции за храбрость, которую он проявил в сражении при Бонэ в Анжу, где Кларенс пал от его руки. Почему же и вам не достигнуть этого сана?
— Если на мою долю выпадет такое неожиданное счастье, — сказал, улыбаясь, Кричтон, — я не буду первым из моего рода, на долю которого оно выпало. Мой соотечественник, о котором говорит ваше величество, храбрый граф Бухан, благодаря которому была выиграна битва при Бонэ, мой предок, и я этим горжусь.
— В самом деле? — вскричала Екатерина с притворным изумлением. — Как видно, таланты наследуются в вашем роду. Нам очень приятно узнать, что вы потомок храброго Жана де Бухана, подвиги которого нам часто описывал наш покойный супруг Генрих II. Почему бы, спрашиваем мы снова, не идти вам по следам вашего знаменитого предка? Почему бы и вам не стать маршалом Франции? Почему, наконец, — продолжала Екатерина, увидев, какое сильное действие производят ее слова на честолюбивого и гордого шотландца, — вам не мечтать о руке прекраснейшей принцессы нашего времени? Почему прекрасная Эклермонда не могла бы стать вашей?
— Не говорите больше ни слова! — вскричал Кричтон. — Не искушайте меня!
— Не будет ли удовлетворено ваше честолюбие, когда вы, маршал Франции, вступите в союз с королевским домом Конде, женившись на принцессе, которая принесет вам богатое приданое?
— Даже в самых безумных мечтах мое честолюбие не заходило так далеко! — вскричал Кричтон. — Маршал Франции!..
— И командующий ее армией, — прибавила Екатерина.
— И в моей руке будет жезл, которым владели Бертран Дюгеклен, Гастон де Фуа, храбрый Бусино!..
— И легионы Франции под вашим начальством. Пусть судьба Баярда будет вашей!
— Баярд был рыцарем без упрека, — отвечал Кричтон, воодушевление которого внезапно исчезло. — Имя Кричтона также не будет ничем запятнано.
— Ваше имя не будет запятнано, шевалье, — сказала нетерпеливым тоном Екатерина, — но мне кажется, в ваших честолюбивых планах вы забываете то, что вы должны были бы лучше всего помнить, — влечения вашего сердца…
— Эклермонда! — вскричал Кричтон.
— Скажите лучше — принцесса Конде, ведь ее сан будет скоро признан, — сказала Екатерина.
— Вы его признаете, ваше величество? — спросил с живостью Кричтон.
— Мы поступим, как нам будет угодно, — отвечала холодно Екатерина. — Не спрашивайте нас, а слушайте. Жезл маршала Франции и рука принцессы Конде ваши на некоторых условиях.
— У ада свои договоры, — прошептал Кричтон, — и люди продавали свои души за меньшую цену. Ваши условия?
— Даете ли вы нам слово, что вы — примете или нет наши условия — не разгласите ни одного слова из того, что вы от нас услышите?
Кричтон, казалось, был погружен в свои мысли.
— Что же, даете вы слово? — повторила Екатерина.
— Даю, ваше величество, — отвечал Кричтон.
— Тогда мы доверим вам нашу жизнь, так как мы уверены, что, дав слово, вы никогда его не нарушите.
— Ваше величество может говорить со мной, как со своим исповедником.
— Исповедником? — повторила с усмешкой Екатерина. — Вы думаете, что мы доверили бы священнику тайну, разглашение которой наполнило бы Париж эшафотами, затопило бы кровью его улицы, наполнило бы башни Бастилии и подземелья Шатлэ благородными пленниками? Нет, есть тайны, которые нельзя доверить даже небу. Наша тайна из их числа.