Заговор королевы
Шрифт:
– Довольно! – воскликнул студент Сорбонны по окончании второго куплета. – Мы хотим слушать другую песню, спой нам твою любимую арию Маделены или песенку Флоринды, а иначе, любезный, ты не тронешься с места.
– Ба! – сказал Шико. – Вы плохие ценители. Песня прелестна, и я подаю голос за повторение. Вам были бы более по вкусу шутовские куплеты труппы отеля Клюни на улице Матюрен. Как нравится вам церковная песня в их последней шутовской пьесе «Веселый фарс глупых софистов»?
– Черт возьми! Это что еще за насмешки! – закричал один из студентов с огромным бумажным воротником. – Неужели вы позволите сбить себя с толку этой сороке, ускользнувшей из своей клетки и прилетевшей сюда, чтобы вдоволь наболтаться?
– Хорошо еще, – возразил Шико, – что я не нарядился в павлиньи перья: как ни распускай хвост, а ворона всегда видна. Сколько ни подражай осел реву льва, он все же останется ослом. Хотя я и шут, но не подобие шута; я обезьяна, а не тень обезьяны. Мне передавали ваш клич «По шее узнается теленок!», ну, так если бы вздумали оценивать вас по этому правилу, то между вами не нашлось бы ни одного, годного на убой.
– Тысяча чертей! – заревел взбешенный студент. – Хотя бы вы пользовались в десять раз большей милостью в вашем качестве шута, вы все равно раскаялись бы в этой дерзости. – Говоря это, он замахнулся на Шико.
– Назад! – воскликнул Блунт, отбивая своей палкой удар, предназначенный шуту. – Окровавленная голова не идет к этому веселому костюму. Прибереги свои удары для другого, более способного возвратить их тебе. Разве ты не видишь, что у него деревянная шпага?
– Так пусть он придерживает свой язык, – с гневом продолжал студент.
– Ха-ха-ха! – кричал Шико, смеясь во все горло. – Не останавливайте его. Я хочу биться с ним не на жизнь, а насмерть. Ставлю мою погремушку против его жабо, что убью его с первого удара.
– Между тем мы потеряли из виду нашего певца, – сказал студент Сорбонны. – Куда он девался?
– Мне кажется, что он скрылся, – воскликнул Каравайя, – я его нигде не вижу!
«Я не заметил, как он ушел, – подумал Огильви, – но он хорошо сделал. Я не мог бы отказать в помощи этому молодому человеку, а между тем возмутительна сама мысль – быть замешанным в ссору комедианта, а в особенности итальянского. Странно только, что его лицо у меня постоянно перед глазами, но я не хочу больше думать об этом».
Тем не менее, против желания, Огильви не мог отвести глаз от задних рядов студентов, отыскивая среди них беглеца. Но он напрасно искал. Во время смятения, вызванного словами Шико, и, вероятно, с его помощью или при содействии англичанина венецианец успел незаметно скрыться.
– Не спрятал ли его мэтр Шико в свой карман, он достаточно велик для этого! – воскликнул студент Сорбонны.
– Или в рукава кафтана, – продолжал бернардинец.
– Или не проглотил ли он его, как Гаргантюа странника, – добавил со смехом Каравайя.
– Или как ты проглотил бы стакан хересу, если бы тебе его предложили, а при случае и свои собственные слова, сеньор кабальеро! – засмеялся шут.
– Сеньор дьявол! – заревел Каравайя, вынимая шпагу, – я раскрошу тебя на столько же кусков, сколько их в твоем кафтане!
– На столько частей, сколько зазубрин на твоей шпаге, самим тобой сделанных, – возразил Шико со злой гримасой, – или богохульств на твоем языке твоего собственного изобретения, или украденных монет в твоем кошельке, или рубцов на спине, ха-ха-ха! Разруби меня на столько кусков, и все же их не наберется столько, сколько за тобой бесчисленных грешков.
– Черт побери! Пустите меня, я проучу этого дерзкого нахала! – ревел Каравайя, взбешенный как бык, раздражаемый матадором, потрясая шпагой, топая ногами и с трудом удерживаемый студентами.
Но ничто не могло унять безумной веселости шута, со смехом наблюдавшего за безуспешными усилиями испанца добраться до него. Не выказывая ни малейшего страха, он оставался на месте так же беззаботно, словно ему не угрожала никакая опасность. Он даже продолжал едко насмехаться и, вероятно, был бы наказан за свое нахальство, если бы новое происшествие не дало делу более благоприятного для него оборота и не привлекло всеобщего внимания.
Двери Наваррской коллегии вдруг отворились, и продолжительный взрыв аплодисментов внутри возвестил об окончании диспута. Не оставалось более никакого сомнения, что исход был благоприятен Кричтону, имя которого примешивалось к рукоплесканиям, раздававшимся повсюду. Возбужденная в высшей степени, толпа пришла в движение. Огильви не мог долее воздерживаться. Пробиваясь вперед с неимоверными усилиями, он добился места у самого входа. Первый, кто бросился ему в глаза, был человек высокого роста в блестящей стальной кирасе, опоясанный шелковым шарфом, на боку которого висела длинная шпага с великолепным эфесом. На плече он держал копье около шести футов длины.
– Кричтон стал победителем? – спросил Огильви капитана гвардии, так как это был именно он.
– Он возбудил всеобщее удивление, – отвечал капитан, который, против обыкновения подобных особ, не был возмущен этим воззванием к его любезности, – и ректор воздал ему все почести, которыми располагает университет.
– Ура старой Шотландии! – воскликнул Огильви, бросая вверх свою шапку. – Я был в этом уверен. Этот день останется навсегда памятным для меня.
– По крайней мере, у тебя будет причина не забывать его, – проворчал Каравайя, который, стоя напротив Огильви, слышал его восклицание. – А может быть, и у него тоже, – добавил он, нахмурившись и закутываясь в плащ.
– Если благородный Кричтон – ваш соотечественник, то вы имеете полное право гордиться им, – продолжал капитан Ларшан. – Память его сегодняшних достижений не умрет, пока ученость будет уважаться. Никогда прежде не видали в этой коллегии таких изумительных, всеобъемлющих познаний. Клянусь Богом, я просто ошеломлен, да и не я один, а все присутствующие. Достаточно сказать вам, что профессора в ознаменование его беспримерной учености и его необыкновенных внешних преимуществ в адресе, поднесенном ему по окончании диспута, почтили его эпитетом Несравненный. Он несомненно заслуживает, чтобы это прозвище осталось за ним и впоследствии.