Заговор обезьян
Шрифт:
Первую машину он заметил вовремя, и сразу остановился, напряжённо ожидая, когда красный жигулёнок подъедет поближе, но скоро понял: машина набита людьми, а сверху был ещё какой-то груз. И скоро она промелькнула мимо, и долго потом он видел впереди себя красное пятно, и это придавало хоть какую-то осмысленность пейзажу. А то ведь только серое, коричневое, мёртвое. И всё солнце достаётся ему одному, ещё живому. Скоро солнце раскалит землю как сковородку, и она будет поджарить его снизу, но уже сейчас идти невмоготу, и пот льёт градом — придётся снять всё лишнее…
Он и сам не понял, как проворонил грузовик, замечательную бортовую машину, наверное, всё из-за возни с одеждой. И тот насмешливо пронёсся
Нет, нет, особого страха не было. И на страх ведь нужны силы, а где они! К этому времени у него внутри образовалась смесь равнодушия и притерпелости, а страх, как песок, опустился на дно. И потом только изредка с этого дна поднималась какая-то муть, и тогда включалась сигнальная лампочка. Или не включалась. Вот сейчас мигнула тревожно: надо переложить паспорт, на себе нести опасно. Но куда? В сумку? Но кто носит документы в сумке…
А попутных машин всё не было и не было. Да выберется ли он когда-нибудь из этих степей, дойдёт ли сегодня не то что до заправки, а просто до какого-то укрытия? Ночевать в степи — та ещё радость! А тут ещё всё чаще и чаще стала требоваться передышка, и нестерпимо хотелось достать бутылку с водой и припасть к ней, и выпить сразу всю воду. И приходилось всё настойчивей убеждать себя: нельзя, нельзя, нельзя! Вода в его положении — наркотик: стоит только начать пить, и уже не остановиться. Надо держаться из последних сил, это ничего, что он еле передвигает ноги, а рюкзак кажется набитым камнями, да и степь вовсе не степь, а настоящая африканская пустыня. Так, наверное, выглядит зона Сахель, и совсем не удивит, если вдруг из ниоткуда выплывет караван. Караван, караван… люди в белых одеждах с закрытыми лицами… И ему солнце печёт прямо в затылок, надо достать полотенце и прикрыться…
Но когда он уже приготовился сбросить рюкзак, слева на горизонте вдруг взметнулась тёмная завеса. Сначала он не придал этому значения, может, пыль завихрилась, но что-то заставило остановиться, и с напряжением, до рези в глазах всматриваться, что там движется в его сторону. И совсем скоро сквозь пелену он разглядел чёрную точку, и эта точка всё увеличивалась и увеличивалась. Машина? Откуда? Но вот уже видны очертания кабины грузовика, виден поверху кабины какой-то груз, видны наращенные светлыми досками борта. И тогда он кинулся наперерез, и замахал руками, и закричал: «Стойте! Стойте!»
И грузовик, выехав на шоссе, замер: остановил отчаянный крик? Но успеет ли он добежать до машины? Добежит, если не споткнется, если хватит дыхания, если… А вдруг не захотят ждать? Но вот она, кабина, и он встал перед ней, раскинув руки: попробуйте уехать без меня! Там, за стеклом, сидели трое одинаково закопчённых ветром и солнцем хмурых мужиков. Один высунулся и открыл узкий, как прорезь, рот: «Куда надо?» И он не сразу смог выдохнуть: «Перво… Первомайский!» Человек выкинул ему под ноги окурок и разрешил: «Лезай в кузов!»
Он бросился к заднему борту, там досок не было, но высились огромные тюки, перетянутые верёвками. И только успел уцепиться за одну такую, кручёную, как
И вспомнился старик-карлик из давней программы Набутова, теперь и не вспомнить, как она называлась. Старик, крохотный, с большой головой и красивым голосом, жил в доме престарелых. Этот калечный, обиженный богом человечек притягивал к себе добрым, весёлым нравом, и потому так запомнился. Он что-то там такое сыграл на губной гармошке и, будто извиняясь за своё музицирование, сказал: «Какой бы человек ни был, но и у него бывают минуты радости». Это точно, старик! В какое бы безвыходное положении не попал человек, но должен быть выход. Должен!
Машина ехала и ехала, а он, качаясь, как в люльке, постепенно погружался между тюками, между тюками и в сон, в сон. И заснул так крепко, что и не слышал, как у съезда на дорогу, ведущую к речной переправе близ Усть-Теленгуя, машину остановили. Один из патрульных, большой и неповоротливый, одетый в непонятную форму, но с короткоствольным автоматом, проверил документы у водителя и подозрительно осмотрел остальных. Потом обошёл машину, помял крайние тюки и, вернувшись к кабине, со знанием дела спросил:
— Крепко мешки набили-то. И много в этом годе настригли? С той стороны едете? — показал себе за спину. — А с какой кошары? Там до вас никто не приблудился? Точно, никого не было? Ехай! Да ехайте, разит от вас, черти! Неделю, что ль, не просыхали?
А спавшему в кузове человеку привиделся чудный сон. Он видел тесную комнату в суде и себя, прикованного к руке конвоира. Так обычно они ждали отправки из суда в изолятор. Вот подняли с лавки, но сигнала на выход всё не было и не было. Не все коридоры зачистили? Так он и стоял, держа в скованной руке маленький портфельчик, а в другой сиротский пакет. Там почему-то были бутылки с водой. Обычно в процессе он выпивал всю воду, что брал с собой из камеры. Бывало, они с Антоном целый день ничего не ели, но воду пили обязательно. А сегодня пакет отчего-то тянет руку, и хочется бросить его в урну. Но для этого надо просить стражника подвинуться, без его разрешения он не может сделать и шагу…
Но вот страж наклоняется к нему и тихо говорит: «Пошли! И быстро, быстро! Вы только ничему не удивляйтесь!» Он хочет посмотреть парню в глаза, но тот всё отворачивает лицо, и всё тащит его за собой. И кажется, его конвоирует вовсе не судебный пристав… но кто тогда? Сначала они поднимаются с третьего этажа на четвёртый, потом спускаются вниз к чёрному ходу, на улице их ждет белый автобус с зелёной полосой. Но когда до машины осталось преодолеть две ступеньки, его снова повернули и потащили назад. И снова надо было подниматься на четвёртый, потом спускаться на третий, потом снова наверх и снова вниз. Сколько его будут таскать по лестницам, по пустым коридорам, его почти два последних года водили так, сколько можно? Но вот открылась дверь на улицу, но вместо белого автобуса там стоял чёрный «линкольн». И в машине только шофёр, и никаких конвоиров. И замечательно, он вполне обойдётся и без охраны.