Загробный
Шрифт:
Был молодым, открывал рот, делился... Слова получались серыми, они не передавали желаемое. Да и люди в суете забот не слишком-то прислушивались.
Стал старше, открывал рот и тут же его закрывал. Копил золото молчания. Начал понимать старшего брата, который часто замыкался в собственное.
Стал еще старше, издал несколько стихов, рассказов. Жадно ожидал реакции, критики. Было, чуть-чуть.
Стал совсем большим, издал несколько книг. Перестал реагировать на и на критику, и на похвалу. Но подсовывал наиболее удачные книги жене, дочкам. Реакция была настолько вялой, что перестал показывать им новинки. Убедился, что не бывает пророков в собственном отечестве.
Жестко понял, что какое бы произведение я не создал, хоть новую библию, всегда найдется сколько-то человек, которые его похвалят, примерно столько же - которые осудят, и неизмеримо большое - которое останется равнодушным. А уж количество прочитавших будет зависеть только от тиража и рекламы.
Когда утро - все заняты. Мама хлопочет на кухне, братья никак не поделят туалет и ванную, папа просматривает какие-то бумаги, а бабушка еще спит. У бабушки старческая бессонница, она все время это твердит, поэтому она утром спит.
Я полусонный стою на балконе. Весна теплая, у второклассников занятия в школе уже закончались, а у Миши и Ляли еще уроки, и скоро экзамены.
Я все равно встаю утром со всеми. Мне нравится эта дорожная суета, нравится сесть со всеми за стол, позавтракать. И особенно нравиться, что после завтрака он со спокойной совестью может вновь лечь в кровать и досмотреть утренние сны.
Странный звук слышится со стороны улицы. Будто очень большая лошадь цокает копытами по асфальту.
Я всматривась. Тополь еще не оброс летней широкой листвой, поэтому сквозь узенькие листики улица видна хорошо.
У меня начинает щекотать в животе, а горло пересыхает, как во время ангины. По улице идет ПАВЛИН. Это огромный ПАВЛИН, он легко достает головой до балкона второго этажа. Это он цокает, как лошадь, хотя переступает по асфальту лапами, а не копытами. Лапы у этого огромного ПАВЛИНА похожи на лапы страуса, только гораздо толще. И, если честно, это не совсем павлин. Во-первых, таких огромных павлинов не бывает. Во-вторых, этот павлин переливается роскошными цветами, как райская птица. Кроме того, он цокает страусиными ногами и гордо смотрит не по сторонам, а только вперед.
– - Ляля, иди сюда, - сдавленным голосом зову я.
– - Ну, что там у тебя?
– отзывается средний брат.
– Я занят, мне собираться надо.
– - Миша, - отчаянно зову я.
Старший брат бурчит в ответ нечто нечленораздельное. Ему, как всегда, не до меня.
– - Мама, а мама...
– безнадежно зову я.
Мама на кухне, она просто не слышит.
Тогда я с трудом отрываю глаза от ПАВЛИНА, который уже прошел мимо дома и удаляется вдоль по улице, ведущей к реке, бегу в комнату и хватаю первого попавшегося - Лялю, тащу его на балкон.
– - Да пусти ты, - говорит брат, - вот ошалелый... Ну, что ты тут увидел?
"Вот же, ПАВЛИН сказочный..." - хочу сказать я, но павлина уже нету, ушел, так быстро ушел...
– - Да так, ничего, - говорю я, - листочки на тополе уже распустились, лето скоро.
Брат несколько удивленно смотрит на меня, переводит взгляд на чахлые листики, вновь - на меня, недоуменно хмыкает, уходит с балкона и тотчас забывает о странном поведении младшего брата. А я смотрю в пустоту улицы. В ушах еще звучит цокот копыт, безумные краски оперения так и стоят перед глазами. Прекрасная сказочная птица, видением которой я хотел поделиться с родными, всегда будет цокать своими страусиными лапами в моей памяти, вызывая одну только горечь...
12
Читать я научился очень рано, сам собой. Наверное, нельзя не научиться читать, когда у тебя два старших брата, которые не только свободно читают, но еще и тебя этим дразнят: вот мы, мол, какие всезнающие.
Сперва братья не поверили, что я читаю, проверять начали, слова всякие трудные подсовывать. Ан нет, читает мелочь пузатая, и ничего ты с этим не поделаешь!
До сих пор жалею, что научился читать. Если бы не умел, то до сих пор жил спокойно. Работал бы рабочим, на свежем воздухе, а не сидел, скрючившись, за пишущей машинкой или компьютером. Не нахватался бы романтического идиотизма, рыцарских иллюзий, существовал бы себе практично, расчетливо.
К девяти годам у меня уже скопилась приличная библиотека. Тут были детские книжки обеих братьев, они ими уже не интересовались, были книжки которые мне дарили папа с мамой и некоторые гости, была книжка подаренная Валей Семенченко... Вообщем, много было книжек.
Особенно дорога мне была книжка, подаренная бабушкой. Это была большая старинная книжка с очень хорошими рисунками (папа объяснил, что это гравюры известных художников). На рисунках были изображены разнообразные сказочные чудовища. Некоторые были страшные, а некоторые - так себе.
Когда бабушка дала эту книжку внуку, мама проворчала:
– - Ничего не выдумала лучше, чем ребенку давать работы Гойя?
На что бабушка ответила:
– - Эту книжку ты в детстве в постель с собой клала...
И мама перестала ворчать.
Я любил эту книжку еще и за то, что она нравилась маленькой маме. Хотя представить себе маму маленькой не мог.
Вообще, из-за книг дома часто возникали споры и ссоры. Например, некоторые книги папа не разрешал читать даже старшим братьям, говоря, как они говорили мне - подрасти сначала. Эти книги стояли в шкафу в папином кабинете и створки этого шкафа запирались замочком, ключик от которого папа носил с собой. Я иногда разглядывал запретные книги и никак не мог понять, что же в них такого опасного для детей? Сами по себе книги выглядели скучновато, переплеты у них были без украшений. Не то что мои сказки или шикарная книга-альбом бабушки.
Я не зря заслужил прозвание отчаянного неслуха. Я давно выяснил, что дверку в книжный шкаф можно открыть без всякого ключика. Для этого надо вставит в щель около замка ножик и слегка надавить. Чтобы закрыть дверку надо было снова вставить ножик и плотно дверку прижать.
Однажды, когда никого не было дома, я вскрыл шкаф и стал просматривать книги. На обложках были только имена авторов и номера томов: "Том I? Том II, Том III". Номера были проставлены не привычными цифрами, а старинными, греческими. Фамилии авторов были еще более странные. Ну что, например, означают Эмиль Золя, Жорж Санд? Дяденьки это или тетеньки?