Захар
Шрифт:
«Мы тихо пошли домой, но идти надо было в горку, и Марыся начала жаловаться, что устала. Я посадил её на плечи. Марысенька пела песню, ей очень нравилось ехать верхом. Мне тоже нравилось нести её, я держал Марысю за лодыжки и шевелил головой, пытаясь найти такое положение, чтобы шее было тепло и даже немножко сыро». [8]
Да это же персонажи «Голубой чашки» в своём великолепном походе, дочка Светлана на плечах главного героя, с их праздником и песнями:
8
«Какой случится день недели» (из сборника
Поразительное сближение: мало у кого в русской прозе столько описаний детей, «льняных головок», в ангельском чине, как у Гайдара и Прилепина. Что вполне органически соседствует с детьми – свирепыми, жадными до борьбы и победы, бойцами: «недоростки» у Захара, «мальчиши-кибальчиши» – у Аркадия. И вообще, Гайдар и Прилепин в восприятии отцовства как рубежа обороны и источника горького и лихого счастья – тоже чрезвычайно похожи.
К слову, малоизвестный факт: вторым романом Прилепина, после «Патологий», должен был стать роман об Аркадии Гайдаре, лейтмотивом которого работала бы фраза из дневников Аркадия: «мне снились люди, убитые мной в детстве». Но тут мощно надвинулись замысел и реализация «Саньки», и сейчас нет смысла гадать, вернётся ли Захар к наброскам «гайдар»-романа.
Драки в «Восьмёрке» написаны чрезвычайно достоверно, цепким взглядом и твёрдой рукой уличного бойца, а не спортсмена-единоборца. Свидетельствую как человек, что-нибудь да в этом деле понимающий. Ну, или когда-то понимавший – хотя мужчины помнят каждую свою драку.
Мало кто умеет описывать рукопашные – особенно победные для персонажа. В русской литературе не то, что за одного небитого двух битых дают – у нас вообще небитые в жутком дефиците. (Рискнул, правда, Лимонов в рассказе «Обыкновенная драка», но до этого многократно бывал битым.) Да и снимать махалово – если мы о жизненной достоверности, а не одним махом семерых побивахом – не могут ни в России, ни в Голливуде, ни в Юго-Восточной Азии.
Не знаю, мне ли первому пришла мысль об эстетической родине Прилепина в двадцатых, но отечественная литкритика интуитивно её чувствовала – разборы прозы Прилепина зачастую скатывались к «вульгарному социологизму». Много говорилось про юных бунтарей, пацанов-мачо, умирающие деревни, петлистые следы и уши Владислава Суркова в «Чёрной обезьяне». Для собственно литературы места почти не оставалось, хотя Захар особо не скрывает своего литературного кредо: главное должно происходить в сфере языка.
Не стану нарушать окрепшей традиции и тоже попробую – вульгарно и социологически.
Здесь не так показательна повесть «Восьмёрка» – хотя, сделав героями братьев-омоновцев, Захар демонстративно противопоставил себя мейнстриму. Антиполицейская истерия – тренд не только либеральный; тусовка, видевшая бандитов разве что в «Бумере», безоговорочно готова признавать их робин-гудами, ко всеобщему счастью, сгинувшими. Но заглавная вещь вовсе не о том, как «красные побеждают синих», но – осознанно говорю банальность – о любви и дружбе. И семье, естественно.
Гораздо более показательна повесть «Допрос» – она вообще несколько особняком стоит в книжке, выделяясь из прилепинской живописи. Это чёрно-белая графика, переходящая в комикс. Хороших ребят пытают в милиции: приятный и обжитый мир оборачивается хищным оскалом. Рушится привычный быт, руки опускаются, ищут бритву или верёвку… Очевидность комикса оборачивается смысловой вибрацией взрослого аниме. Жёсткий и бравый опер не то чтобы трансформируется из негодяев в герои, но, как часто у Прилепина, воплощает здравый смысл, пребывающий в конфликте с общественными настроениями.
Несколько поколений молодых людей, не воевавших, в армии не служивших (или, на худой конец, не бывавших в тюрьме), – это приговор мужскому населению страны. А значит, и самой стране – со всеми её стратегиями, квазипатриотическими декадами и за хлёбами, инновациями, демографиями. Это неизбежно приводит к слабым работникам, необязательным любовникам, вялым отцам и прелым овощам.
Основатель театра «Предел» в родном городе Прилепина – Скопине Рязанской губернии, режиссёр Владимир Дель, сделавший спектакль по «Допросу» – жестокий и минималистичный, труппой из двух актёров – Михаила Сиворина и Романа Данилина, – попал в самое яблочко, воплотив на сцене притчу о силе, побеждаемой слабостью. В спектакле отрицательный мент и положительный отец – фактически одно лицо: решение парадоксальное, но точное. Конфликт отцов и детей, по Прилепину и Делю, – не мировоззренческий и не биологический, а прежде всего эмоциональный – пьяный захлёб истерических эмоций молодёжи заглушает здравый смысл и основательность аргументов старших. Слабость на коротких дистанциях имеет шансы победить, ибо держится за каркас родства и отцовской жалости, но это – пока конфликт разворачивается среди «своих». Дальше, при естественном вымирании «отцов» и подходе «чужих», катастрофа неизбежна.
«Восьмёрку» (повесть, а не сборник) экранизировали первой.
Будь я интервьюером, спросил бы у Прилепина: «Есть сфера, где тебе не везёт?»
Хотя ответ для постороннего очевиден – кино. Нет, с писательской бухгалтерией как раз нормально, права регулярно покупают – на «Патологии», «Санькю». «Обитель», говорят, вот-вот запустят в производство (полный метр или сериальный формат – пока неизвестно).
Я вовсе не сторонник конспирологии в части государственных запретов, но здесь слишком всё очевидно – политика. Чеченская тема («Патологии») – табуирована, поскольку мир, дружба, Рамзанчик. Кино о молодых революционерах тоже вряд ли получит одобрение – элитарный московский спектакль «Отморозки», поставленный Кириллом Серебренниковым по «Саньке», пропустили, но фильм увидят не сотни, а миллионы.
Поэтому именитый Алексей Учитель, нацелившись на «Восьмёрку», проявил и незаурядное чутьё дипломата. Побольше бы другого чутья – а то первый блин получился если не комом, то оладушком. «Блинцом» – вроде тех, что готовила бабушка Саши Тишина.
Прежде всего позабавил кадр, фактически забрендированный в качестве если не афиши, то визитной карточки.
Любовники – омоновец Герман и Аглая (девушка местного авторитета Буца) – лежат в постели. Аглая лицом к зрителю; огненные губы, одинокая слезинка вытекает из правого глаза. Герман – бритым затылком вверх. Разговаривают. Сцена для полуторачасового экшна неожиданно долгая, даже затянутая.