Захват
Шрифт:
– По-видимому, правду искать, – предположил секретарь.
– Не думаю.
– Что ж, как вам будет угодно… Где они, поборники прав?
– Некогда увы разбираться с тем, что натворил оверсаттаре. По-вашему что ж, Ларс: репрезентант херскаринны, королевы – наместник не имеет в краю более существенных дел? Странно рассуждаете!.. Гм. По-вашему я должен вникать, – проговорил с хохотком набольший четы лицедеев, генерал-губернатор, – не имея иных обязанностей, более важных, кажущихся вам несущественными в каждую мелочь? Увольте; ошибаетесь, Ларс.
– Исправился уже; передумал…
– То-то же. Хвалю, молодцом.
Стрелке показалось на миг: беседовали так, что в его присутствии, не очень приятном, в особенности для носача, хозяина приемной коморы не было особой нужды.
Акт первый затеянного Карлом спектакля приближался к концу.
Продолжим, – вещевал губернатор некоторый час погодя, с полуоборотом назад, к Ларсу, подмигнув: – Каково! Не о чем особо задумываться? Как бы не так. Подданный короны, слуга херре бургомистра – предатель!.. Платный, по всему очевидно.
– Да уж, – подтвердил секретарь.
– Вот именно. И, с тем наряду наглый, как считает истец, не выигравший тяжбу захватчик.
Преодолевая брезгливость Мёрнер подошел к переводчику едва ли не вплоть и, для того, чтоб сильнее действовало глянул, как зверь (ждавшему кулачной расправы) перелёту в глаза;
– Рюск? Свенск? Таккчтоже васс, любезнейший коррмит: передача секретов? Русским! – прорычал резидент. – Видите ли, денежек мало. Всем в городе хватает, не жалуются, – рек генерал, спокойнее, – а тут вам, один из тысячи жильцов Нюенштада, взрослых обывателей – нищ; бедствует, изволите видеть. Вот именно: к тому что предатель родины, так скажем… да, да – он же, дополнительно лжец… В мучениках любит ходить. Как вам это нравится, Ларс?
– Нисколько.
– И, тем более мне. Что уж говорить о высоконравственном, – какая-то часть общества, сограждан – ворье. В будущем таких поприбавиться… И, также убийц. Новое чревато угрозами куда пострашнее; к нынешним, похоже на то штадтский обыватель привык.
(Нечто наподобие этого вещал, про себя тихвинец; повторно звучит).
– Сувантский, – продолжив, наместник, – пригородный житель, купец мог бы очевидно сказать: малый, что стоит перед вами, херре секретарь: прокурат.
Ларс, в недоумении: – Как?! То есть, прокурор?
– Не совсем. Аррениус, другой переводчик – лучший… к сожалению, болен там же, в деловом разговоре, в резиденс перевел это неизвестное нам с вами, варварское слово купца более доходчивым: плут… Стыдно! А еще секретарь. Трудно ли освоить язык сельщины восточных земель. Тоже мне страдалец нашелся, – продолжал лицедей, поглядывая в сторону Стрелки, топтавшегося подле ковра с видом беспричинно облаявшей кормильца хозяина, побитой собаки: – В обиженных приятно ходить! Шестидесяти далеров – мало? Деньги! порядочные… Ишь прокурат. Сотен захотелось? Да, так? С лазутчиков соседней державы, опытнейших в мире, по-моему – с проезжих купцов сколько удалось получить? Бедненьким прикинулся!.. Ложь, маска – разобиженный вид. Сколько приобщили? итак?
– Выкладывайте, сдачу дадим; по-честному, по-братски поделимся, – ввернул секретарь.
– Помалкивайте, – Мёрнер: – Итак? Тысячи? Смелее, болтун.
Стрелка не ответил, вздохнув.
«Брех, ложное все то, что глаголет Карло, губернатор. Зачем? Суе возражать, бесполезно. Нечего и думать, тщета в чем-то перед ним оправдаться, убо не дает говорить. Только для тогой доставлен? – промелькнуло в мозгу третьего участника действа. – Сильники, что тот, что другой. Разница лишь в том, что писец – младший, у стола – потаковщик…»
Во изнеможении сил тюкается, – видел русак, взглядывая время от времени на сумрачный свет, в коем неразумная тварь муха рвется на свободу, вовне; окна, небольшие (стекло, чистое, – никак не слюда), потные – омыты дождем;
«Тужится, с тупою как днесь пахарь, подгородный мужик настойчивостью выбраться вон… По-божески бы надобно выпустить: животное, тварь. Животное – всё то, что живет, любое, и по-своему борется, – подумал скользком третий – переводчик Дунаев, – стало быть: и звери, и мухи в комнате, и люди – животные… Легко говорить!.. Поборемся… Но как повестись? Этих не проймешь пистолетиною; крепенько влип!»
«Ззуу… дзынь!.. ззоо… ззо» – слышалось порою, в тиши.
Как – не виноват? Поделом; вздумалось, – мелькнуло, – крестьян русичей, да кое-кого местных кореляк, подгородчину – бежан порицать… В каторгу посадят, у крепости, на весла; пусть так. Можно бы, в гребцах потерпеть: кормят хорошо… Не совсем. Как бы ни отправили в копь! Вряд ли; за болтливость – в рудник?
– Простите, что вмешался в беседу, – произнес чередом полный почтения к начальнику, привставший клеврет: – херре генерал-губернатор, к несчастию не знает всего; к сожалению, вернее сказать. Если бы – одни разговоры, платные, с купечеством.
– Да? – Мёрнер, обернувшись к столу недоуменно похмыкал. – Как вы говорите: к прискорбию? Гремит, не расслышал.
– К очень большому сожалению, – вздохнув, секретарь: – Утром не успел сообщить. То, что мы когда-то узнали о драгунах Черкасского – доставлено им; да, ваше высокопревосходительство, действительно так. Выяснил буквально вчера, поздно вечером, – присев, уточнил правая рука губернатора, – из так называемых писцами противника расспросных речей, старых, тридцать пятого года. Знаете; смоленский поход Шеина, который казнен. Этот, похитрее – сбежал, с пользою для нас… Не совсем; двойственно; с другой стороны, думается мне: виноват – судя по всему содержанию расспросных речей… к прискорбию… кого-то убил; шведа».
– Ну и ну! Даже так? Шутите наверное, Ларс. Прочее похоже на правду. Следует по всей справедливости его наградить – значительные, в прошлом заслуги! – В действительности, Мёрнер лукавил. По сговору служак, заединщиков на мнимую сцену с этим, не в пример поважнее прочих обвинением Стрелки, вздорных по великому счету, кроме одного – в грабеже (весьма неблаговидный поступок, говорил резидент) примерно в середине второго акта должен был со всею решимостью, почти на правах старшего чинами и возрастом вступить секретарь. О пустом деле, которое воплел Таббельсверкеринг начальный игрец вычитал в бумажном хламье.