Захват
Шрифт:
– Нету на посаде жильцов; да уж. Никого, ватаман. Пусто. Ни солдат, ни людей, – молвил, возвернувшись назад разведовавший местность торгаш.
– Отстали коногоны от промысла, бывалые; но, – проговорил верховод. – Некому, гостям парусить. Ну, а в крепостицу входил?
– Яко же, – разведчик, Мелкуеву: – И там – ни души… сколько-то бродячих собак. С дюжину небось; не считал. Можно бы отсюда уплыть, ежели найдутся челны. Сем-ка прогуляемся вниз; около, – примолвил, – рядком.
Не было; вернее сказать, выискалось ниже – в кустах нечто наподобие лодок.
– Ну их. Не годятся, – корел. – Трогаем подальше, на полдень. К Морьину. Быть может найдем. В путь! – распорядился вожак.
Чуть позже, только-только народ
«Вовремя ушли, – рассудил набольший дружинник, ватаг, слушая в толпе сотоварищей рассказ бобыля; – чем-то пригодился, Воняй!.. Первуша… несущественно дак. Дескать поутру, на заре скуда ни возьмись налетел выборжец вельфебель Ортюшко, русич по приреде, водырь конного дозора свеян. Скуда ни возьмись, понимай так: с дороги направлением к Суванту – по ней прибежал, чуть не босиком, репоед. Спасся, получается; ну. Бражничали, нать полагать в корчме, на перекрестке дорог, проездом из Корелы на Выбор, – вскользь вообразил путевод, вслушиваясь в речь беглеца, – въехав на деревню, хмельные – занимались грабительством…
Чего?! даже так? Мымру, старика и еще некоторых, кто помоложе повязали, силком в бранные солдаты! ага. Тот же воевода, Ортемий, в позапрошлом году беженцев, у тракта поймал.
Тоже, наподобие малого, Первуши спаслись – вовремя покинули Ладву… Именно; ни раньше, ни позже надобного выбрались вон».
– Тут не до имущества, друг. Минет? переменится к лучшему? Надейся и жди! Так-то. Прикусил языка? – с полуоборотом назад, к Ламбину изрек предводитель. – Лучшего, чем было… терпимого, подправим – не будет. Слыхал? По-любу? А ты говоришь. Так бы, повязали; а то.
Тихон, не найдя что сказать главному бежан, промолчал.
«Безвременный ходец путешественник баса-королевич, воевода без воинов, победна головушка, – подумал торгаш, тихвинец, припомнив чуток песенных речей гусляра, слышанных в последний приход к городу на устьях Невы: – Як там говорится подальше, в песенном сказании? Вот. Ежели сменять королевича на Федьку: сошлось, чуть ли не одно к одному. Горюшко!.. Ты, дескать забыл на родинах, за речкою быстрой, Куялою сердечные други – вострый ножи избулатный да меч-кладенец… Малый, вестоноша не врет. На дальней на чужой на сторонке… онке заборона великая! Воистину, так».
В путь, навоевались; довольно. Даже с перебором, по времени. Положим, не зря мешкал выбираться; эге ж. Кое и чему подучилися. И так, вообще. Может ли пропасть нажитое… сердцем. Никогда, ни за что. Нетути сплошных неудач. Ибо таковых не бывает. Как-нибудь; получим свое. Было б до чего додиратися. Ужо победим. Выдержкою. Да и ногами.
«…В некоторой мере, сгодилось: так бы не узнал, на торгу, от зарубежных людей, что в Тихвине бывала чума. Вымерли де, молвил один плаватель деревни под Тихвином. Как быть? Продолжал. Не обогатился, увы. Мало не одиннадцать лет канули собаке под хвост.
Чо етто – пускаться на Свию неизвестно зачем: дурь? Якобы – неведомо, – знал; думалось вернуться во отчество, какое ни есть, бедное – с горшком серебра. Эхнулась, – мелькнуло в сознании литовская брань [19] .
Попусту, выходит копал. С тем – двойственное все, на миру: каб ни продолжал заниматься, без толку тяжелой работою, на благо крестьян, копачеством – не знал бы того, что тихвинские села не вымерли, – какую-то часть сельников де, с тысячу душ (включая малолетних, по-видимому), рек на Неве Марко-ладожанин, купец вывезли куда-то на юг. Дескать, перевез курченин (воронежец?) Корнейко Гнездилов, тамошний помещик, возможно – земли от крымчан боронити. Ой ли – под Воронеж? За Тулу?? Верится не так, чтобы очень. Более правдивый народ, местные… под Канцем один – пришлый, перебежчик вещал, что перевели под Москву. Всякожды глаголют, по-разному. Поди разберись… Как-нибудь найдутся, попроще; да уж; не горшок серебра. Эх, Настасья».
19
То есть Смоленская война 1632–1634 гг. Позже перебежчик, Галуза поделится изведанным вслух.
Вот как: не нажился!.. И что ж? Спокойнее; ну да: не отымут. Жаль, но ничего не поделаешь; довольно и так – хватит сорока с небольшим, честно заработанных далеров. Куда их, солить? Не надобно ни самого лучшего чем больше, тем лучше, что свойственно повадкам гражан, купечеству, – мелькнуло у Федьки, да и, собственно всем, включая горожан простецов, ни худшего, сравнительно с днешным, ни сколько-нибудь твердых надежд на благополучный исход;
«Жив, цел, Настасья. Прочее не важно, потом. Сыщутся, – подумал гуляй чуть ли не в пятнадцатый раз; – этт тебе не деньги, которых никогда не терял. По-нашему случилось, ну да: в том, что не нашедчи сокровище – кубышку, считай ровно ничего неожиданного; было, не раз: в ждании чего-нибудь нужного почти завсегда высунется вовсе не то. Нежданными бывают, единственно лишь токмо удачи, – пронеслось на уме, – ятые с большою натугой, в трудностях на каждом шагу.
…Но, да не впустую, положим, пролетели годки: нечто наподобие прибыли: успешно мечтал. Чем ни удовольствие? Ну. За всё, что получаешь от жизни, в особенности тут, за Куялою – изволь заплати. Рассчитывались черной работою, трудом копача. По-крупному лопатил грядущее – мечтать, так мечтать. Чем тебе, оно ни успех: было-че, приедешь на родины не то что с кубышкою, что впрочем – не мало, для обыкновенных людей, оратаев, – с мешком серебра; думалось: чем больше, тем лучше. На два замахнулся одиножды… Пупок надорвал… Зарвался. Если бы придумал конягу, во-время – иной разговор».
Не обогатился – и что ж; свычное, подобно тому, что нарассказал бобылёк; то же, по свидетельству местных, – сопоставил ходец, видывавший виды: погром, ставшийся весною под Канцами, на Лисьем-Носу;
Коль скоро нападения бранных следуют одно за другим, лавиною – так в чем новизна? Не лучше бы сие называть, не мудрствуя лукаво привычным, как свойственную всем до единого, и даже в Руси, под Тихвином, вселюдную ложь. По-видимому: время такое, – промелькнуло в мозгу; – безвремение, лучше сказать; вот именно… Да нет, не совсем. Время – как во все времена, не лучше и не хуже иных. Свыклися, особенно в Канцах с тем, что происходит в миру. Не стало, говорят происшествий… Ни, даже – чрезвычайных? Как так? По-ихнему, в среде горожан: убийство – заурядная вещь? Ложь – да, обычное, считай воровство; без наглого, порою обмана сколько-нибудь честных продаж, по совести в градку не бывает. Простительно, постольку поскольку по-иному – никак. Свеженький пример: Докучаев младший да его сотоварищ Шуба, городские купцы продали на Утке, повыше города гнилое сукно, выдав таковое за лучший в королевстве товар. Кто б его купил, без вранья? И рыбников – крестьян подгородья, думается можно понять: дай самого-пресамого лучшего, как можно дешевле; именно. Изволь получи… радуйся. По-ихнему вышло? Людие погрязли во лжи…»
Как? Пишут челобитную за море, самой королеве! Будто бы… Ого, даже так? – вторглось в размышления Федьки. – Слыхом де, окрест, по домам с грамотою хаживат Лис, Кетунен, во иноках – Лазарь, бывший, говорили по селам коневицкий чернец…
– Правильно, выходит снялись! Прав набольший, начальник – водырь. Вокашшу заварил Ортемон. Экко же! Да ну? – произнес правая рука предводителя, Мелкуева Ламбин с тем, как вестоноша умолк: – Жалобу? Самой, репоед? Крале? арцугине корельской? Врешь, – малому. – А, впрочем возможно; верится немного. И что ж, грамоту в заморье не свез?