Закаспий
Шрифт:
– Все одни слова, - возразил Лесовский.
– Я не вижу рационального зерна в этом учении. Ну что из того, что вы подняли лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Ну, соединятся, а дальше что? Выйдут на площади, поднимут над головами красные транспаранты - и только...
– Ах ты, мать честная!
– заразился озорным духом беседы Яков.
– Как бы тебе, инженер, половчее высказать самую суть?.. Ну, так вот, слушай. Эсерам поодиночке никогда не перебить всех царских опричников - жандармов, судей, прокуроров, чиновников, графов, князей и прочих кровососов. Их может одолеть сила, равная им, но настроенная против. Единым духом поднимемся все сразу и разорим царскую старую машину. Вот потому и зовем, чтобы все пролетарии соединялись. А вообще-то с наскоку трудно понять учение Маркса, - виновато развел руками Яков.
– Но почему же не понять, - возразил и задумался Лесовский.
– Не такой уж я тупой. Только где же возьмешь такую организованную силу?
– Спрашиваешь «где возьмешь?» На это я тебе отвечу так: силу эту царь гонит на войну, как скот на бойню, чтобы ополовинить ее или уничтожить совсем. Как побьет царь всех рабочих и крестьян, как останутся одни дармоеды-чиновники, да князья, да графы - тогда царю не страшна будет никакая революция, ибо некому ее будет делать. Вот поэтому большевистская фракция четвертой Государственной думы выступает против войны и призывает народ к свержению самодержавия.
– Н-да, в ваших словах, действительно, есть правда, - согласился Лесовский.
– У вас что же, есть своя организация большевиков?
– поинтересовался инженер и предупредительно поднял руку.
– Впрочем, можете мне ничего не говорить. Неровен час, прознает о вас полиция - на меня станете думать. Однако меня удивляет, как вы, сидя в своей мастерской, марксизм столь успешно усвоили?
– Да так, почитываю газетки разные, - уклонился от прямого ответа Яков.
– Ты и сам видел в газетах статьи о марксизме того же Полуяна. Видел, да только не придал им значения, а я с интересом их читал. Думаю, не запрещено, коли в газетах их печатают.
– А где теперь Полуян?
– поинтересовался Лесовский.
– Ну вот. Откуда мне знать. Уехал, наверное, раз не слышно. А ты, коли имеешь какие-либо сомнения, заходи ко мне в мастерскую - чайку попьем, поговорим. В прошлый раз не спросил я - откуда ты родом. Или спрашивал, да забыл, - поинтересовался Яков.
– Москвич я. А ты?
– Я воронежский, а в Асхабаде уже девятый год, сызмальства шапки шью - отцом обучен. Как закончил церковно-приходскую школу, так и начал кроить да шить. Пятнадцать годков было, когда отпочковался от папаши и подался в город. С рабочими, стало быть, познакомился, кружки посещал. Только ум-разум просветлел малость - и тут на тебе!
– полиция. Арестовали. Пришлось годок в тюрьме посидеть. Вышел - опять в шапочную. Вот ведь они какие эти шапки! Разом от них не отмахнешься. В девятьсот пятом, в революцию, опять приписали, дескать, так и так, как активного участника беспорядков засадить в тюрьму, а потом выслали, запретили в Воронеже жить. Мыкался, мыкался, кое-как разрешили поселиться в Асхабаде...
– Яков говорил искренне, подтрунивая над собой и располагая к себе Лесовского.
Лесовский проводил его до Русского базара. Здесь Яков свернул в проулок и скрылся в темноте, а Николай Иваныч вышел на Таманскую и вскоре был у Ларисы.
Лесовский застал Ларису одну. Она отворила ему, зябко ежась, подставила щеку для поцелуя и тут же вновь сунула озябшие пальцы в накладные кармашки платья.
– Холодно что-то, - сказала с виноватой улыбкой.
– Будешь чай?
– Нет, пожалуй. Я не надолго. Принес тебе, на первый случай, двести рублей... как безработной.
– Он улыбнулся, но шутки у него не получилось.
Лариса Евгеньевна подождала, пока он вынул из кармана и положил на стол пачку ассигнаций, затем четко выговорила:
– Спрячь, я не возьму их.
– Отчего же?
– удивился он.
– Я даю тебе эти деньги безвозвратно. Я же понимаю, как трудно тебе.
– Ты унижаешь меня.
– Она горько улыбнулась и, взяв стакан с чаем, начала помешивать в нем ложечкой.
– Не понял, чем же я тебя унижаю?
– обиделся Лесовский.
– Я пришел к тебе как друг. Разве бросают друзей в беде?
– В том-то и дело, что ты всего лишь друг. На большее я давно не надеюсь. Любовь и сострадание, Николай Иваныч, понятия разные. Ты сострадаешь - и это верх проявления твоих чувств ко мне. Ты возьми, возьми деньги, - торопливо и, как показалось Лесовскому, раздраженно заговорила она. затем взяла со стола ассигнации и сунула ему в боковой карман.
– Не думай, что я глупенькая. Я давно все поняла. Иди-ка, да пожалей лучше нищих - вон их сколько сидит на тротуарах. А я - не нищая... как-нибудь сама о себе позабочусь.
– Лара, да ты что?!
– Лесовский взял ее за руки, притянул к себе, но она со слезами на глазах отвернулась.
– Чужие мы с тобой, - сказала она глухо.
– Подлая жизнь сделала нас с тобой чужими. Я долго думала и твердо решила, что нам не надо бывать вместе. Я не хочу тебе портить жизнь. Ты, конечно, можешь снизойти, убедить самого себя, что любишь меня, но только на время. Потом твоя любовь превратится в ад для тебя и меня. Этот негодяй пристав так и будет стоять между нами.
– Лариса, милая, что я должен сделать, чтобы доказать свою любовь?
– Ничего... Ровным счетом ничего, - снова твердо выговорила она.
– И чем раньше поймешь, что не любовь тебя влечет ко мне, тем будет лучше для нас обоих.
– Ну ты позволишь хотя бы иногда бывать у тебя?
– Нет, Николай Иваныч, нет. Чем скорее мы забудем друг друга, тем быстрее изгладится из моей памяти прошлое.
Он молча оделся, все еще надеясь, что Лариса остановит его. Однако ее губы были плотно сжаты и лицо сосредоточено. В глазах у нее не было ни тени сомнения.
– Прощай, - произнес он, взявшись за дверную ручку.
– Прощай, Николай Иваныч, видно, на роду мне написано быть одной.
– Лариса поцеловала его в щеку и осенила на дорогу крестом.
Для него это был удар. Больше того - удар неожиданный. Только отойдя от дома, он начал догадываться, что все его колебания очень чутко улавливались Ларисой и наконец вылились в резкое и решительное «нет". Деньги, которыми он намеревался окончательно снять с ее души тяготы и сомнения, сыграли обратную роль. Они унизили ее.
Утром Игнат поднял его задолго до рассвета. Лесовский пришел на станцию, залез в тамбур. Поезд был «бочковой» - сплошные цистерны. Двинулся, загремел на стыках рельс и на стрелках, словно гром разразился над вселенной. Инженер смотрел в темноту на красные квадраты окон, сонно думал: «Рано встает рабочий люд... А Лариса Евгеньевна, наверное, спит и горестей не знает...» Больно опять стало за нее и за себя. С отвращением смотрел Лесовский на Бахар, когда поезд проносился мимо, не останавливаясь. Где-то совсем рядом, кажется, вон за теми высокими деревьями пряталось приземистое, с крылечком, здание приставства...