Закаспий
Шрифт:
– Сейчас что... Сейчас в кошки-мышки играем, да шарики по бильярдному столу катаем. Вот в девятьсот пятом были дела! Вспомнить страшно. Бывало, с Васей Шелапутовым выпьем первачка и пошли...
Куда пошли, зачем пошли - об этом ни слова. Только намеками какими-то прояснял он, что участвовал и в ограблении профсоюзной кассы, и в убийстве начальника железной дороги Ульянина, и в генерала Уссаковского, начальника области, стрелял.
Лесовский, слушая его, догадывался, что перед ним, по всей вероятности, глава асхабадских эсеров. Во-первых, по возрасту старше других, и относятся к нему с особым почтением хитровцы - чуть чего, только и слышно: «Фунт идет, короче!» Да и хватка настоящего вожака - этот не пойдет раздевать сам. Достаточно и того, что взглядом
После нескольких поездок Фунтиков пригласил Лесовского к себе домой. Впрочем, даже не пригласил, а само собой получилось. Возвращаясь со стороны Мерва, Федор Андрианыч вдруг посреди дороги остановил паровоз: «Степа, дуй и дыней принеси!». Архипов слез с паровоза с мешком, отправился на бахчу. «Ну, а ты что стоишь?!» - упрекнул Фунтиков Лесовского, увидев его на подножке ближнего к паровозу вагона: «Бери мешок!» Лесовский не подчинился - стыдно стало красть чужое. Тогда машинист побежал на бахчу сам. А когда прибыли в Асхабад, процедил сквозь зубы: «Надеюсь, господин инженер, хоть поможешь дыньки до дому дотащить!» Лесовский согласился, и таким образом оказался в гостях.
Дом и двор у машиниста получше, чем у любого другого. Восемь комнат. Полы крашеные, на окнах решетки и тюль шелковая с кружевами. Кровати высокие, пышные. Мебель привозная, заграничная. Во дворе сараи со свиньями и курами, корова. Жена, полногрудая, дебелая казачка, одета в шелка. Несколько девок возле нее: то ли младшие сестры, то ли прислуга- не поймешь. Бегают, суетятся - все делают сами, а она только строгим глазом их провожает. Попробуй, пойми: «На кой черт этому Фунтикову революция? Разве что самого себя свергать вздумал?»
– Неплохо живете, Федор Андрианыч.
– Не жалуюсь.
– Фунтиков разрезал дыню на ломти, кивнул инженеру, ешь, мол, не жди, и сам сунул в рот пол-ломтя.
– Жизнь - она проворных да сильных любит. Умеешь жить - будешь богатым, не умеешь - пропадешь. Я думаю, Николай Иваныч, - впервые назвал он Лесовского по имени-отчеству, - на то мы и создали организацию социал-революционеров, чтобы завоевывать себе счастье. Пусть попробует какой-нибудь Юнкевич или Доррер сунуться, протянуть лапы к моему добру, - враз отрублю руки...
После ужина отправились сыграть в «пирамидку», причем пошли в городской сад, куда, по слухам, привезли два новеньких бильярдных стола мастера Чемоданова. Действительно, в крытой бильярдной рядом с потертыми столами стояли два новых - под малиновым сукном столы больших размеров, и шары из слоновой кости. Несколько офицеров кружили вокруг них с задранными вверх киями. Лесовский и Фунтиков остановились, глядя на военных. Фунтиков ухмыльнулся. Откуда-то появились Гаудиц, Седых, Герман. Подошел присяжный поверенный Алексей Доррер, тоже заядлый игрок.
– Господа, бросьте канитель, - небрежно предложил Фунтиков.
– Ей-богу, только время тянете. Коли играть, то на интерес. На интерес - и азарту побольше. Игра поживее пойдет. Алексей Иосифович, как вы думаете на сей счет:
– Положительно-с...
Лесовский оглядывал обаятельного, в сером костюме, графа, а сам уже был весь во власти доносившейся мелодии романса с летней эстрады. Удивительно, но Лесовскому показалось, что голос певицы очень знакомый. Любопытства ради он вышел на аллею, затем приблизился к скамейкам, на которых сидели горожане, и сердце у него защемило. На эстраде, в длинном вечернем платье, опершись на черный лакированный рояль, пела Лариса Архангельская. В первое мгновение Лесовскому стало так хорошо, будто бы вновь он обрел свою потерянную любовь, но тотчас душа вновь переполнилась чувством утраты. У него возникло неодолимое желание, как только она закончит петь, подойти к ней и упасть на колени, взять за руку, просить, молить ее, чтобы вернулась к нему. Он торопливо, задыхаясь от волнения, поспешил за кулисы.
– О, боже!
– всплеснула она легкими шелковыми рукавами.
– Николай Иваныч! Откуда вы взялись, голубчик? А мне сказали, будто вы отправились в Москву! Доктор, - повернулась она к усачу-офицеру, - познакомьтесь, это мой земляк... Инженер Лесовский.
– Мое почтение.
– Офицер прищелкнул каблуками.
– Я, вероятно, помешал вам, - стесненно проговорил Лесовский, чувствуя и понимая, что этот красавчик-офицер не безразличен Ларисе Евгеньевне.
– Николай Иваныч, где вы теперь? Все еще в «Северных номерах»? Я хотела бы свидеться с вами, но не сейчас... Вы знаете где улица Соборная? Это совсем недалеко от Текинского базара. Номер моего дома сорок шесть. Заходите, папа будет очень рад.
– Непременно зайду, Лариса Евгеньевна, - пообещал Лесовский.
XII
Народный дом Закаспийского благотворительного общества находился в центре города. Четырехколонный портик, окрашенный в густо-желтый цвет, отделенный от проезжей части улицы и тротуара небольшим, со скамеечками, сквером, словно магнитом тянул к себе горожан. Днем сюда шли посетительницы всевозможных кружков - кройки и шитья, рукоделия, изящной словесности, музицирования. Заглядывали в библиотеку старички-обыватели, вышедшие на пенсию. Изредка дом заполнялся энергичными деловыми людьми, и это значило, какое-то общество - врачей, любителей археологии, любителей правильной охоты или исследователей Закаспийского края проводило свое очередное заседание. Поистине во всю силу этот Дом оживал по вечерам, когда сходились в нем актеры, музыканты, певцы - в обычные дни на репетиции, а по субботам и воскресным на представления.
Лариса Архангельская после переезда в Асхабад служила секретаршей в Народном доме. Каждое утро приезжала она сюда на городском дилижансе, - благо пассажирская карета останавливалась прямо напротив портика. В Дом входила, если не считать ночного сторожа, самой первой, открывала приемную и кабинет председателя, которого за целый год видела только два раза, ибо председателем благотворительного общества был сам начальник Закаспийской области. Сначала Шостак. Его она видела в день, когда он, уезжая в Петербург, сдавал свои полномочия новому управителю- генерал-лейтенанту Лешу. Новый же начальник и командующий войсками побывал здесь пока только один раз - председателем благотворительного общества избрали его.
Делами в Народном доме заправлял подполковник Лампел - седенький длинноносый старикашка, невероятно начитанный и любящий искусство. Был он прекрасным организатором и артистом, сам участвовал в спектаклях. Он же сам и режиссировал. В шутку его называли «Фигаро-там», и все же истинным распорядителем дел в Народном доме был не он. С приездом в Асхабад командующего краем, после отчетно-выборного собрания благотворителей, Народный дом в свои руки взяла генеральша Леш. Необыкновенно живая, стройная брюнетка в черных ажурных чулках и французских туфельках, в костюме, сшитом французским портным, женщин она совершенно шокировала своим туалетом, а мужчин изысканностью и лукавой, двусмысленной улыбочкой. Прежние «львицы» Народного дома - графиня Доррер и отставная генеральша Нелли Юнкевич некоторое время, встречаясь с мадам Леш, передергивали плечами, но постепенно уступили ей первенство. Мадам Леш оттеснила от творческих дел подполковника Лампела и, конечно же, совершенно подчинила себе секретаршу Ларису Архангельскую.