Закаспий
Шрифт:
– В самом деле, Евгений Павлович, о политике в другой раз. У меня к вам, Лариса Евгеньевна, небольшая просьба: не сможете ли вы перепечатать материалы по ремонту и благоустройству кяриза? Тут должно быть страниц пятнадцать, не больше.
Лесовский вынул из полевой сумки тетрадку и подал ее барышне. Она перевернула одну, затем другую страницу и согласно кивнула:
– Если не будете торопить, то возьмусь. Сейчас у меня много своих дел. Через неделю вас устраивает?
– Вполне.
– Тогда договорились.
– Она пошла в другую комнату, но на пороге остановилась и спросила: -
– Могу-с немного. В студенчестве баловался. А у вас есть гитара?
– Идемте сюда, - позвала она, держа в одной руке тетрадь, а другой отодвигая дверные занавеси.
Инженер вошел в комнату, сразу чем-то напомнившую ему горенку его старшей сестры, когда она была на выданье. Только эта была победнее: кровать с кружевами, туалетный столик, большое зеркало и круглый стол посреди комнаты.
– Садитесь, пожалуйста, - Лариса выдвинула стул и сняла с надкроватного гобелена гитару.
– Да я ведь, знаете, не ахти какой игрок, - засмущался Лесовский, принимая от нее семиструнку.
Гитара была слегка расстроена. Он покрутил колки и взял первый аккорд цыганской полечки. Струны больно врезались в пальцы от того, что долго не играл. Пожалуй, не играл с той поры, когда учился в Петровско-Разумовской земледельческой академии. В ту благодатную пору, бывало, после занятий уходил он с друзьями в подмосковный лес, и сколько же было там всякого... И гитара, конечно, непременная спутница. Там, под сосной, друг Лесовского, Вася Кирьяков, научил его нескольким аккордам...
– А теперь спойте что-нибудь, - попросила Лариса.
– Романс какой-нибудь.
– Да вы что, Лариса Евгеньевна! Вот уже что не могу - то не могу. Мне в детстве медведь на ухо наступил, - принялся он, шутя, отказываться, а сам подумал: «Гитару-то она не ради красоты над кроватью держит, вероятно, сама играет и поет!» - Спойте лучше вы, Лариса Евгеньевна. Чует мое сердце, ох, как вы петь умеете!
Вероятно, Лариса только того и ждала, когда ее попросят. Она смущенно взяла гитару, довольно уверенно пробежала пальцами по струнам, вызвав звучный и неизвестный Лесовскому мотив.
– Ну, Лариса Евгеньевна, да вы же виртуозно владеете инструментом!
– польстил он.
Она нежно улыбнулась ему, но тут же сосредоточилась, вся ушла в себя и запела:
Ночи безумные, ночи бессонные, Речи несвязные, взоры усталые... Ночи, последним огнем озаренные, Осени мертвой цветы запоздалые!– Чудо, - тихо и искренне, без тени лести, вымолвил Лесовский.
– Да вы цены себе не знаете...
Слышала ли она его слова, или только по движению губ определила, что он говорит что-то очень приятное, но с еще большей глубиной и отрешенностью зазвучал ее грудной чарующий голос:
Пусть даже время рукой беспощадною Мне указало, что было в вас ложного...«Боже, как же несправедлива судьба, - подумал Лесовский.
– Да ей бы сейчас петь на театральных подмостках Петербурга, Москвы, Парижа, а она прозябает в каком-то ничтожном, полузасыпанном песком Бахаре! Ее даже слушать здесь некому! Не приставу же с его лысым черепом и лошадиной мордой, с его волчьими ухватками - во что бы то ни стало где-то что-то раздобыть!»
– Почему вы здесь, Лариса Евгеньевна?
– спросил он взволнованно, едва она кончила петь.
– Вы загубите себя и свой голос, если немедленно не броситесь прочь отсюда! Вы учились пению или талант сам по себе?
– Ах, Николай Иваныч, ни у кого ничему я не училась, - призналась она.
– А теперь уже и время упущено. В кои годы мы теперь вернемся в Москву! Папаше даже отпуска положенного вовремя не жалуют. Другие офицеры летом ухитряются ехать, а его отпускают зимой, когда в России сырь да холод.
Расчувствовавшись, Лесовский, и сам того не замечая, взял барышню за руку - она не убрала ее. Держа в ладони ее тоненькие, хрупкие пальчики, он думал, какое было бы счастье повенчаться с ней! Сколько красоты, душевного тепла и нежности в этом прелестном создании. «Зачем, зачем я хочу, чтобы она бежала отсюда?!
– вдруг пожалел он.
– Может быть, Лариса здесь именно для того, что судьба моя обернулась ко мне своей щедрой стороной! Судьба свела нас, чтобы мы были всегда вместе!» И он, волнуясь, сбивчиво начал убеждать себя и ее:
– Не правда ли, странно? В далекой закаспийской глуши встречаются два существа, и оба из Белокаменной. Ведь мы могли бы и в Москве знать друг друга. Я живу на Второй Мещанской, вы - в Коломенском... Мы бежим из Москвы - вероятность нашей случайной встречи вовсе сводится на нет, и вдруг встречаемся на какой-то зачуханной станции, в чужом краю! Не судьба ли это, Лариса Евгеньевна?
– Все может быть, - согласилась она и кокетливо посмотрела на него.
– А вы долго еще будете кяриз копать?
– Должно быть, всю зиму.
– Ну гак заезжайте к нам почаще в гости. Тут же недалеко, верст пять.
– Шесть, - уточнил Лесовский.
– На лошади - это не расстояние.
– Он чувствовал, что слишком дол го удерживает ее руку в своей. Но высвобождать ее пальчики, не проявив каких-то более нежных чувств, ему показалось насмешкой и кощунством, и он поцеловал сначала пальчики, затем запястье.
– Что вы, что вы!
– испуганно отстранилась Лариса.
– Как можно. Первая встреча - и сразу...
– Вторая, Лариса Евгеньевна. Первая была в приставстве. Уже тогда я понял, что непременно приеду сюда, чтобы еще хоть раз увидеть вас.
– Ой, льстец! Ой, льстец!
– мягко пожурила она Лесовского и дотронулась пальчиком до его носа.
– Давайте лучшем споем. Что вы больше всего любите?
– «Гнедых», - тотчас ответил он.
– Представьте, это мой любимый романс, - обрадовалась она.
– Вообще, люблю Апухтина.
– «Пара гнедых, запряженных с зарею...»
Облокотившись на стол, он слушал, не спуская глаз с ее припухлых губ и серых глаз, полных таинственной глубины. Глаза ее выражали что-то гораздо большее, чем она знала о себе. Она жила сиюминутными обстоятельствами, но взгляд ее, глубокий, обращенный в неведомое, уже высвечивал загадочное грядущее...