Закат Аргоса
Шрифт:
То, что Конан вообще завел подобный разговор, было отнюдь не случайностью и не нелепой прихотью. Треворус не подозревал о том, что знакомство аквилонского правителя с Химатом и Талгатом не ограничилось теми недолгими минутами, когда инфанты вступились за лэрда.
Признаться, их действия произвели на киммерийца весьма сильное впечатление, равно как и они сами, это проявление сарказма богов.
Вообще, Конан, в отличие от иных высокопоставленных особ, никогда не держал рядом с собою ни шутов, ни карликов, ни всевозможных уродов, при аквилонском дворе подобное заведено не было.
Напротив, он предпочитал видеть в своем окружении достойных и сильных людей, небезосновательно полагая, что правители, приближающие к себе неполноценных созданий, просто-напросто таким образом стараются подчеркнуть собственную значительность.
Конан в таких ухищрениях не нуждался, он и без того был уверен в себе, а лицезрение уродства вызвало у пего досаду и отвращение. Это не касалось только тех случаев, когда то или иное увечье было результатом тяжелого ранения, полученного в битве. Воин, который пострадал в сражении, не должен испытывать неловкости из-за того, что его тело отмечено шрамами, а лицо обезображено.
К таким людям Конан проявлял уважение и обращался с ними достойно. Каждый боец аквилонской когорты мог быть совершенно уверен в том, что, случись с ним беда, король позаботится, чтобы он и его семья были обеспечены всем необходимым, а не проклинали до конца своих дней несправедливость судьбы.
Химат и Талгат были случаем совершенно особенным и ни под какие привычные рамки неподходящим. У киммерийца возникло желание немного побеседовать с ними, и он не пожалел об этом.
Как ни мало Треворус интересовался своими отпрысками, к ним все же были приставлены и слуги, и те, кто заботился не только об естественных животных потребностях инфантов, но и об их образовании.
Часто случается так, что человек, обделенный судьбой, словно в противовес этому оказывается обладающим некими необыкновенными свойствами. Это в полной мере касалось сыновей Треворуса. Химат отличался поразительными умственными способностями и легко овладевал множеством наречий, умея говорить, читать и писать почти на всех языках Хайбории, да и прочие науки давались ему на удивление легко. Таким учеником мог бы гордиться любой мудрец!
Пытливый, живой и ясный ум Химата впитывал в себя, как губка, любое знание, а его памяти оставалось только позавидовать. Он проявлял интерес к математике и философии, описаниям иных земель и созвездий, логике и риторике, мореплаванию и военному делу…
Через пять минут разговора с ним Конан поймал себя на том, что почти забыл и об уродстве принца, и об его невероятно юном возрасте. А когда речь зашла об Аргосе, Химат окончательно сразил киммерийца тем, насколько разумно и подробно излагал все меры, которые необходимо принять, чтобы в кратчайшее время добиться процветания свой страны. Похоже, он тратил немало времени на то, чтобы быть в курсе всего, происходящего в Мессантии и за ее пределами, и уж точно побольше, чем его отец. Вот с кем имело смысл серьезно обсуждать дальнейшую судьбу Аргоса! Химат обладал всеми задатками истинного правителя, только, увы, его мнение при дворе ничего не значило и не решало.
— Парень, — с искренним восхищением сказал Конан, — Когда ты станешь королем, для Мессантии это будет благословением.
— Но этого никогда не случится, — спокойно ответил мальчик. — Нас убьют гораздо раньше. Главный советник Раммар спит и видит, как бы с нами расправиться. Он ненавидит нас и презирает отца, мечтая запять его место, а жрецы в один голос ему подвывают. Но он совершает огромную ошибку: опираться надо не на них, а на армию.
— Так, — подтвердил Конан, — не могу с тобой не согласиться.
— И вообще, в нынешней ситуации спасение Аргоса в том, чтобы стать частью Аквилонии, — продолжал Химат. — Я говорю это не из лести тебе, а потому, что чем больше страна, тем она сильнее. Распространение аквилонских законов на Аргос необходимо, но если кто-то вслух заявит об этом, его назовут предателем.
— Даже короля?
— Я не король. А отцу ни до чего нет дела. Мессантией правит Раммар, недалекий и алчный, и результат этого очевиден.
— А меня ты считаешь разумным правителем? — прямо спросил Конан, вдруг ощутив, что ему действительно небезразлично мнение этого удивительного мальчишки.
— В целом ничего, — заявил Химат. — Мне нравится твоя решительность, но тебе недостает умения иногда не идти напролом, а находить более тонкие и мудрые способы вести дела. Если мой отец вообще ничего сам не решает, то ты, наоборот, хватаешься за все сразу, не учитывая, что не во всех вопросах достаточно разбираешься. Тебе недостает образованности. Кроме того, ты бываешь несправедлив и рискуешь оттолкнуть от себя достойных и верных людей тем, что способен их публично унизить.
— Как Ринальда, — вмешался Талгат.
— Я принес ему извинения, — сообщил Конан.
— Чтобы тут же арестовать? — заметил Талгат.
— Вы не знаете всех обстоятельств.
— Мы никогда не говорим о том, чего не знаем. Если бы ты полагался не только на разум, но и на то, что подсказывает сердце, никогда бы так не поступил.
В этот момент Конан понял поразительную вещь. Эти двое были идеальным дополнением друг друга. Если Химат являлся мозгом сего странного организма, то Талгат — его душой и сердцем. Один был способен охватить огромный объем внешних знаний о мироустройстве, другой — глубину и разнообразие внутренней сути людей и явлений. Дети одних родителей, чудовищно сросшиеся близнецы, сходство которых должно было являться абсолютным, оказывались на самом деле совершенно разными!
— Вот что, парни, — произнес Конан. — Что скажете, если я увезу вас в Тарантию? Подальше от Раммара?
— Это может снасти нам жизнь, — отозвался Химат. — Но отец будет против.
— Вашего отца я возьму на себя. Идет?
Вот что предшествовало разговору киммерийца с Треворусом, но аквилонский король не стал вдаваться в такие подробности.
Он пришел к неутешительному выводу о том, что Треворус попросту недостоин не только трона, но и собственных сыновей, после чего в голове Конана возник еще один исключительный по своей дерзости замысел, — коим он, впрочем, до времени ни с одной живой душой не собирался делиться.