Закат на Босфоре

Александрова Наталья Николаевна

– Хандрите, голубчик? Не нужно, не поддавайтесь меланхолии и тем более не срывайте плохое настроение на ближних.

– Простите, – устыдился Борис. – Я не хотел вас обидеть.

– Как раз хотели! – весело поправил Горецкий. – Но не обидели, потому что восхищаюсь я Лидией Антоновной вовсе не по каким-либо личным мотивам. Внешне она… достаточно некрасива. Да, худая, бледная от недоедания. Правда, относительно ее возраста я мог бы с вами поспорить. Вам сколько лет?

– Двадцать восемь, – угрюмо сообщил Борис.

– Ну, понятно! –

обрадовался Аркадий Петрович. – Все, кто старше сорока, кажутся вам безнадежными стариками, а после пятидесяти, по вашим представлениям, жизнь вообще кончена. Позже вы поймете, что были неправы. Но я веду сейчас речь не об этом. В этой женщине, такой обычной на вид, есть одно качество, которое уже давно очень интересует меня.

– Что же это за качество? – против воли Борис заинтересовался разговором.

– Право, я затрудняюсь подобрать ему подходящее название. Скажем так: это способность к выживанию, некий внутренний стержень, который проявляется только в экстремальных ситуациях, и есть он далеко не у всех. Скорее, это большая редкость. Возьмите Лидию Антоновну. Не очень молодая и не очень здоровая женщина оказывается в Константинополе совершенно одна без средств к существованию. Она потеряла всех родных и все деньги.

– Как и многие другие, – вставил Борис.

– Казалось бы, ей не для чего больше жить. Но почему-то она на последние деньги публикует объявления в газете о том, что дает уроки музыки. Кому нужна сейчас в Константинополе русская преподавательница музыки? Тем не менее, она находит один-два урока. И не ленится обходить пешком все мелкие ресторанчики и варьете, а также кинотеатры в поисках работы. Она никогда ни у кого не просила денег и даже призналась мне, что никогда – ни разу – не ела в этой ужасной бесплатной столовой для беженцев на площади Таксим!

– Не понимаю, чем вы восхищаетесь, – упорствовал Борис. – Приводите в пример какие-то мелочи… Причем же тут жизненный стержень?

– Жизнь, мой дорогой, и состоит из мелочей, как ни грустно это признавать. Помните нашего общего знакомца капитана Колзакова, с которым мы встретились в Крыму на Арабатской стрелке? [8]

– Помню, конечно, – оживился Борис. – Занятный был человек капитан Колзаков.

– Помните его рассказ, как он был в плену у австрийцев в шестнадцатом году? Там были одни офицеры. Меня всегда интересовал вопрос: почему один опускается, падает духом и кончает жизнь самоубийством, а другой сохраняет присутствие духа в любой ситуации. Храбрый офицер, отчаянный рубака совершенно опускается в плену, а тихий, незаметный человек стойко переносит голод и унижения. Так вот, о мелочах: по наблюдениям капитана Колзакова внутренний надлом у человека наступал там, в лагере, когда он переставал мыться и бриться. Казалось бы, такая мелочь – бритье, а вот поди ж ты…

8

См. роман Н.Александровой «Черное рождество».

– Думаю, что Колзаков в австрийском плену просто сумел приспособиться, повезло ему, вот и выжил.

– М-н-да, насчет везения, – задумчиво проговорил Горецкий. – Что касается везения, то тут вы, Борис Андреевич, вне конкуренции.

– Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! – подскочил Борис.

– Не беспокойтесь, голубчик! – Аркадий Петрович ласково поблескивал стеклышками пенсне. – Вашему ангелу-хранителю не надоест вас оберегать, потому что вы все время ему помогаете. Не ждете, так сказать, милости свыше.

– Откуда вы знаете? – насупился Борис.

– Алымов рассказывал вашей сестре, каким образом вы спаслись от красных, когда они пытались вас утопить в Новороссийской бухте.

– Влюбленный дурак! – Борис стукнул кулаком по столу. – Кто же такое рассказывает женщине?

– Думаю, что вы зря опасаетесь. Варваре Андреевне мужества и стойкости не занимать. Так вот, Борис Андреевич, я знаю, что это именно вы уговорили Алымова не ждать покорно смерти, а попытаться выплыть, и вам удалось это сделать.

– Бог помог! – совершенно искренне заметил Борис. – Но я не люблю вспоминать, а тем более рассказывать об этом.

– Понимаю, – согласился Горецкий. – Что ж, Борис Андреевич, позвольте подвести некоторые итоги. Дела наши в Константинополе закончены. Мистер Солсбери выехал в Лондон и дал понять, что некоторое время он в услугах моих не будет нуждаться. И вот, – Горецкий выложил на стол пухлую пачку денег. – Услуги, оказанные британской короне, очень хорошо оплачиваются.

– Ну и ну! – Борис покачал головой, глядя на деньги. – Да я вроде бы ничего особенного не делал. Ходил по ресторанам, гулял…

– Вы рисковали жизнью, – прервал его Горецкий, – и теперь на эти деньги вы сможете отправить сестру с ее женихом в Берлин.

– Да, там Петру сделают отличный протез, – согласился Борис.

– Далее, – продолжал Горецкий, – хоть я и успешно справился с расследованием целой цепочки убийств, ждать благодарности от турецкой полиции было бы слишком самонадеянно. Но зато они помогли без проволочек решить вопрос с моим отъездом из Константинополя.

– Куда вы едете? – встрепенулся Борис.

– Мы с Саенкой едем в Париж и приглашаем вас с собой. С оккупационными властями я все улажу.

– Что будем делать в Париже?

– Пока не известно, – Аркадий Петрович наклонился, чтобы раскурить трубку, – но я знаю одно: мы с вами, как и многие другие, теперь люди без родины. Нашей России больше нет. Отныне, как не печально это признать, каждый из нас отвечает только за себя. Теперь будут цениться только личные способности. И нужно очень постараться, чтобы чужая страна признала нас своими гражданами. Возврата к прошлому не будет. Вы согласны?

Борис только вздохнул. Он знал, что полковник Горецкий, как всегда, прав.