Закат викинга
Шрифт:
– Это ты послал меня в леса, отец. Ты приказал мне сделать то, за что я поплатился своими руками. На тебе лежит вина! Ты отвечаешь за мои искалеченные руки!
Гичита низко склонил голову и заслонил лицо одеялом из шкуры буйвола. Ваваша, великий воин, резко поднялся от костра и протянул руки к брату. Отблески огня играли на его медных браслетах и крашенных перьях.
– Брат мой, – воскликнул он. – Никогда больше не говори так. Наш отец стар, и не надо доставлять ему мучений. Он послал тебя в леса, потому что таков обычай нашего народа, а не потому, что он хотел
Хеоме обернулся и со злобой плюнул брату в лицо. Воины у костра затаили дыхание.
– С тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, женщины кормят меня с костяных ложек и пальцами отправляют мне кусочки еды в рот. Разве это жизнь для мужчины? Ты просишь меня не огорчать отца? Да я ненавижу его за то, что он сделал со мной! Гичита навеки утратил мою сыновнюю любовь!
Хеоме зарыдал, и слушать его рыдания в тихих сумерках было еще тяжелее, чем гневные слова. Это были рыдания приговоренного, утратившего всякую надежду и не знающего чем и для чего ему жить человека. Даже лесные птицы подхватили его рыдания, и все поляны и просеки в лесу отозвались птичьим эхом на его горестный плач.
Харальд встал. Вспомнив о своих раненых сыновьях, он сказал:
– У каждого человека есть свое горе.
Но Хеоме, резко обернувшись в его сторону, перебил его:
– Молчи, собака, когда говорит человек! Однажды я увижу, как тебя сожгут на медленном огне, ты, собака, лезущая в чужие дела!
Сказав это, он повернулся и пошел в темноту, подальше от света горящего костра. Воины расступились, давая ему дорогу.
– Это мой единственный брат, – печально проговорил Ваваша, – которого я люблю больше, чем свою правую руку, и который ненавидит меня в ответ.
– Если бы я мог, – с болью в голосе сказал Гичита, – я дал бы оторвать себе обе руки, чтобы только руки Хеоме вновь стали здоровыми.
После этого замерли и песни, и танцы, и рассказы. Ссора всех очень расстроила.
Когда викинги остались одни, Харальд сказал Груммоху:
– Настанет день, когда Локи придет и научит Хеда, как убить брата, Бальдра Прекрасного.
– Мне это тоже пришло в голову, – кивнул Груммох. – Что же нам предпринять, чтобы этого не случилось? Мы здесь чужие. А чужому лучше подождать за дверью, пока хозяева ссорятся в доме.
– Может, я зря рассказал эту старую норвежскую легенду сегодня, в присутствии Хеоме?
Но Груммох покачал головой.
– Беда случилась задолго до того, как мы покинули Норвегию, брат мой, – сказал он. – Ты не отвечаешь за горе этого бедолаги.
Харальд на мгновение задумался, а потом кивнул в знак согласия.
– И все же, если выдастся случай, я постараюсь, чтобы соплеменники приняли Хеоме как воина. Тогда, может, он откажется от мыслей о мести.
Случай представился раньше, чем Харальд или кто-нибудь другой мог предположить.
14.
Охотники скользили по лесу беззвучно, как тени. Викинги, бежавшие отдельно от них под предводительством Харальда, производили больше шума, ведь они были непривычны к такому виду охоты.
Откуда-то спереди до них доносились крики совы. Такие крики беотуки обычно издавали, когда им удавалось выследить добычу.
– Наши люди не ухают как совы, когда видят своего врага, – заметил Гудбруд Гудбрудссон. – Они идут и приканчивают его – молча.
Торнфинн Торнфиннссон заметил, подмигнув:
– Это потому, что нас отличает скромность. Нам воспитание не позволяет хвастаться.
Он снова подмигнул и продолжил:
– Мой дядя, Свен Три Меча из Гульпье фьорда, всего лишь маленьким охотничьим ножом прикончил однажды пятнадцать датчан за одну ночь, пока они спали в зарослях вереска. Потом он вытер нож о траву и отправился домой ужинать. И ни словечка не сказал моей тетушке Бесье. Она спросила, откуда у него пятна на рукаве. Он заявил, что собирал чернику. Однажды он болтался на размохренной веревке над глубоким ущельем, собирая морской укроп целых четырнадцать часов. А когда к нему подошел пастух и предложил вытянуть его, он сказал: «Успокойся, приятель, мне ничего не стоит провисеть на этой веревке хоть до завтрашнего утра». Он был такой скромный, ясно вам?
Ямсгар Хавварссон сказал в своей обычной простоватой манере:
– Конечно, это правда, что мы, люди Севера, избегаем восхвалений и наград. Когда мой отец отправился на корабле в страну франков и сжег там семь церквей, то Папа Римский предложил ему большую награду: стол и постель до конца его жизни в самой крепкой тюрьме города Рима. Другой бы, может, и воспользовался такой милостью, но мой отец предпочел доживать дома со своей козочкой Несси и четырьмя коровками (я забыл их имена) и не воспользовался славой, распространившейся о нем в других землях.
– В самом деле, – заметил Торнфинн, подталкивая Гудбруда локтем, – мы все – очень скромные люди. Будем надеяться, что боги воздадут нам за это.
И когда они так разговаривали друг с другом на бегу, Харальд чуть не споткнулся о Хеоме, который лежал под кустом можжевельника, измученный попытками догнать своих соплеменников.
Груммох поднял молодого человека и перекинул его через плечо.
– Пошли, приятель, – сказал он, – может, ты и не сумеешь убить медведя, но это еще не резон отставать от других и просмотреть охотничью потеху.
Через какое-то время Хеоме начал лягаться, злясь на Груммоха за свое унижение. Но великан решил не обращать внимания на такие проявления дурного характера и продолжал его нести. В конце концов Хеоме затих.
К полудню, когда крики беотуков затихли вдалеке, викинги оказались на полянке, где в углу были навалены плоские камни, заросшие лишайником и диким плющом. В этой груде камней виднелся открытый лаз, точно это было чье-то жилище.
Харальд заглянул внутрь, но тут же отпрыгнул, словно его ударили по лицу. И тут все, кто подошел поближе, учуяли волчий запах.