Закат. Re_Animation
Шрифт:
Подойдя к крайнему подъезду у последней пятиэтажки он огляделся – не выглядит такой уж непригодной. Да, кое-где от фасада откололись частички кирпича, но в целом выглядит более чем достойно.
Он взглянул на первый этаж, где за пластиковыми окнами на подоконнике стояли чайник и какие-то кастрюли, очевидно- это чья-то кухонька. Интересно, что выглядит совсем как жилая. Новые пластиковые окна за хорошей кованной решеткой тем более усугубляют это ощущение. Наверное люди не знали что им скоро придется переезжать, а может и знали, просто хотели свою последнюю зиму провести в хороших, комфортных условиях, без каких-то извращенных попыток затыкания щелей в рассохшихся деревянных окнах ватой и паралоном, заклеиваемого скотчем.
Взглянув на окно на третьем этаже он удивился – там горел свет. Ни какой то самодельный фонарик, с которым ползают сталкеры, а обычная люстра, висящая в середине комнаты и украшенная какими-то ромбовидными стекляшками.
Подъездная дверь была приоткрыта, он подошёл и еще раз взглянул на двор и на свою машину. В подъезде царил полумрак. Держась за дверь он сделал шаг тут же сильная головная боль, подобная мигрени пронзила висок. Он осел, придерживаясь за подъездную дверь, открыв её нараспашку и, щурясь от боли взглянул вверх – ручка магнитного фиксатора двери, отвечающее за её закрытие была откручена и свисала, подобно предательскому змею, готовая ужалить незадачливого путника, сделавшего неосторожный шаг.
– Вот дебил! Сейчас еще шишку набить нехватало. А потом что мне репортаж вести как Шурику из «Джентельменов удачи» с обвязанной головой «прием-прием»…
Он потер голову. Шишки вроде не было, да еще и рано было, воспаление то начинается через час – два.
Он попробовал подняться. В глазах потемнело. Он почувствовал как опять оседает на землю.
При свете с улицы стало видны стены подъезда с весьма свежей краской, поверх которой тем не менее уже были нанесены надписи подростков с названиями популярных групп, и различные юношеские прозы о любви и предательстве, всегда состоящие из трёх слов, зачастую противоречащие себе. «КАТЯ ТЫ ШЛЮХА», «КАТЯ ПЛЮС МИТЯ». В таких историях всегда интересно- обе ли надписи написаны Митей, или эта история предполагает целый любовный треугольник.
На одной из ступенек что-то было разлито и слегка поблескивало на свету. Необычным было то, что из подъезда не тянуло привычными, особенно для таких домов запахами: сыростью и кошачьей мочей из подвала и жареным луком с курицей из квартир. Напротив от подъезда исходила какая-то свежесть, что было очень приятно после душегубки в машине с неработающим кондиционером.
Он зашел в подъезд, подперев дверь каким-то камнем, чтобы иметь обзор на первом этаже- на других пролётах то были окна. Он с удивлением заметил, что воздух в подъезде летит наверх. Будто устремляется в вытяжку на кухне.
Поднявшись на второй этаж раздался звук слива по трубам- так значит этот дом еще жилой, получается. Или кто-то живёт в нём, пока не обрубили электричество. Возможно, людям просто некуда ехать.
Очень интересно было понять, куда же несется воздух. Он поднялся на третий этаж, на тот этаж, где горела люстра. Внезапно на первом этаже в какой-то из квартир раздался шум, крики и выстрелы.
Он, ведомый инстинктами дёрнулся вверх. В какой-то квартире на втором этаже раздался крик, в то время как крики в квартире на первом этаже не угасали, а стали походить на пение каких-то то готических птиц, возвещающих пришествие бед. Крики на втором этаже эхом раскатывались по подъезду, пугая своей неестественностью, это были не крики боли, это были крики ужаса.
Он добежал до последнего этажа – дверь на крышу была закрыта тяжелым замком. Сердце билось, готовое выпрыгнуть из груди. По подъезду, подобно шелесту воды, заполняющей всё пространство прошёл какой-то звук, который и звуком то по сути не был, а был скорее ощущением. Каким-то непередаваемым вестником того, что встречают все те, кто встретился с неотвратимым. Звероподобный рык, хрипящий крик, перерастающий в неумолкающее клокотание, противоречащее всем законам природы раздался с третьего этажа. Обычно человеку, чтобы издавать крик нужен воздух, колебания которого мы воспринимаем как звук. Происходящее тут не имело пауз и перемирий, которые бывают даже в самых кровавых войнах.
То, что раньше воспринималось как журчание воды, заполняющей квартиры, становящиеся каменными могилами, сейчас виделось как стрекотание какой-то неведомой и всепоглощающей саранчи, оставляющей после себя лишь голые пустоши и тишину. Но то, что происходило тут имело совершенно иной характер – нечто смешивало все чувства и ощущения, так что прибывание этой мрачной жидкости чувствовалось как звук, в то время как стрекотание – видилось. Сознание хотело перестать существовать, чтобы не впитывать в себя всю неотвратимость происходящего, сочащуюся в остатки разума через все возможные рецепторы, смысла от которых уже не было.
Наверное, хотелось бы потерять сознание в такой момент, вырубиться или даже умереть, но ужас происходящего был в том, что если саранча оставляет после себя пустоту и тишину, тут же было только кромешное неумолкающее безумие.
С четвертого этажа раздался плач, переходящий в стон, растягивающийся в монотонный и нестерпимый гул, как если бы корову, в момент убоя, когда забойщик промахнулся первым ударом закинули во временную петлю и она вынуждена была переживать страх смерти снова и снова до бесконечности, так как время тоже переставало существовать в условиях постоянного и исполненного боли крика и страдания.
Он взглянул на приоткрытую дверь, в которую со свистом летел воздух и еле отрывая ноги шагнул вперед – ощущение погружение в болота и парализующего страха почти взяло верх. Что бы не было за этой дверью – это был единственный шанс избежать участи.
Он шагнул во тьму. Сделал еще два шага. Попытался осмотреться – ничего не было видно. Крики из подъезда тут казались тише и были не такими сводящими с ума. Повернув голову он ужаснулся – окна не было. Ничего не было. Если говоря, «ничего не видно» мы подразумеваем, плохую видимость, то тут это означало «видно Ничего».
В этой однокомнатной квартире была только тьма. Не та тьма, которой пугают детей в сказках, а тьма, которая не имеет возраста. Вместо всех предметов в комнате были лишь сгустки тьмы. Эта тьма имела форму, имела плотность. Те области, где-когда то были предметы казались менее мрачными, то где поидее было свободное пространство являло собой сгустки тьмы. При этом всё в этой квартире было вязко тянучим. Не липким, а каким-то вязким. Даже сам, находясь в этой комнате начинал двигаться и думать как-то медленнее, будто засыпая и застывая.