«Заказ» на конкурента
Шрифт:
Квартира у него была на «Соколе», а точнее — на Волоколамском шоссе. Двухкомнатная, с высокими потолками и паркетным полом. Эти дома строились давно и строились хорошо. В народе их называют генеральскими домами. Рядом с домом два института — Пищевой и Строгановский, так что двор всегда заполнен студентами, пьющими пиво и жующими хот-доги. Честно говоря, Шаранин сам зачастую баловался этими хот-догами и считал их самыми вкусными в Москве. Шаранин жил на восьмом этаже. Он не любил пользоваться лифтом и почти всегда предпочитал широкие винтовые лестницы, огибающие прозрачные шахты лифтов, по которым со скрежетом проплывали темные кабинки. Из окна его квартиры был виден университет. Немым укором — подшучивал над собой Григорий. Башни МГУ проглядывались из-за других домов и поднимались над горизонтом. Во время дождей или долгой жары, когда смог окутывал город, университет покрывался дымкой или вовсе терялся из виду. Эта квартира досталась ему
Постепенно в доме появились вещи, создающие некий уют, например большее мягкое кресло, купленное им на премиальные, и чайник со свистком, подаренный бывшей любовницей. Ее звали Наташа. Справедливости ради стоит заметить, что она немало постаралась для придания этой квартире жилого вида, но Наташа не появлялась здесь уже около трех месяцев, и постепенно ее былые заслуги зарастали пылью и теряли былую значимость.
Прошло уже минут сорок, с тех пор как Шаранин принялся с остервенением колотить боксерскую грушу. Этот изнурительный марафон был для него обычной процедурой перед началом нового дела. Он как бы доводил себя до состояния, когда физическая усталость вытесняла все накопившиеся мысли и желания, затем в «пустую» уже голову Шаранин укладывал всю необходимую информацию. Сегодня это были скупые сведения о молодой женщине.
Он никогда не относился личностно к объектам своего поиска. Его, скорее, захватывал азарт охотника, выслеживающего свою добычу. Он изучал повадки и маршруты своей «жертвы», пытался предугадывать ее последующие действия, с волнением ожидая, совпадут ли предположения с реальным ходом событий. И только тогда, когда он безошибочно мог определить логику происходящего, когда, казалось, он режиссировал их, только тогда Шаранин выходил из тени и начинал действовать открыто. А сегодня впервые в жизни ему вдруг стало жаль какую-то абстрактную Машу Коротаеву. Просто по-человечески жаль девчонку, приехавшую в чужой огромный город и потерявшуюся. Это длилось мгновение, но он зафиксировал в себе эту слабость и с сожалением отметил, что, видимо, теряет былую жесткость и профессионализм. Он заставил себя сконцентрироваться и принялся обдумывать техническую сторону вопроса.
Неожиданно Шаранин услышал тихое шуршание, словно кто-то пытался открыть дверь в его квартиру. Он аккуратно, чтобы не шуметь, достал из ящика стола стилет и, бесшумно прокравшись, притаился за дверью. Слушая, как пытаются открыть его дверь, Шаранин перебирал возможные варианты взломщиков. Во-первых, это могут быть обыкновенные грабители, успокаивал он себя. Во-вторых… но в голову настойчиво лезли более страшные варианты.
Семен Семеныч, Семен Семеныч, Семен Семеныч… казалось, стучало его сердце, и холодный ком ужаса подкатывал к горлу.
Семен Семенович — это бывший шеф Шаранина, полковник ФСБ. Это из-за него, из-за Семен Семеныча, его уволили с формулировкой «за служебное несоответствие». Но Семен Семенович его «не забывал», позванивал раз-два в год, говорил ни о чем, но за дежурными фразами о погоде и здоровье всегда чувствовался жутковатый подтекст, лишавший Григория сна и уверенности в завтрашнем дне. Первое время после увольнения Шаранин ждал, что его уберут. Ждал каждую минуту, днем и ночью. Со временем его опасения утратили былую остроту, но каждый раз, когда раздавался нежданный звонок в дверь и даже по телефону, у него в голове всплывало лицо его шефа, чуть надменное, с густыми, сросшимися бровями. Вот и теперь, слушая шум за дверью, Шаранин видел его лицо, его улыбку. Конечно, он понимал, что Семен Семенович лично не придет, что он пошлет кого-то, кого Шаранин не знает и кто не знает его. Для того, другого, — это рядовое задание по ликвидации объекта. Он даже не знает, что Шаранин когда-то был таким же, как он. Григорий вдруг подумал, что тот, другой, стоящий сейчас за дверью, наверное, тоже капитан, ведь у Семена Семеновича в подчинении было много таких, как он. И если бы тот злополучный случай произошел не с ним, а с тем, кто стоит за дверью, то сейчас бы Шаранин охотился на него, а не он на Шаранина. При этих мыслях замок щелкнул раз, щелкнул два, и дверь дрогнула. Шаранин поднял стилет и затаил дыхание.
С освещенной лестничной площадки в темный коридор хлынул свет, отчетливо прорисовывая на полу силуэт. Шаранин, не опуская руки, аккуратно положил стилет на шкаф.
— Эй, — раздался неуверенный женский голос. — Есть кто дома?
Шаранин не отзывался.
— Кто здесь? Это ты?
— Дура, — пробормотал Шаранин и вышел из-за двери.
Женщина вздрогнула и выронила из рук сумочку, из которой по полу рассыпались какие-то вещи. Женщина спешно принялась собирать их. Да, это была Наташа. Среднего роста, средней комплекции. Прямые светлые волосы средней длины. Она вообще была средняя. Эта ее усредненность когда-то привлекла Шаранина, и эта же усредненность теперь раздражала его.
Он закрыл входную дверь, прошел в комнату и уселся в кресло.
Он размышлял не о Наташе конкретно, а о женщинах в целом. Странное дело, когда сидишь и неделями воешь от одиночества, их нет, они просто исчезают, причем все одновременно! А как только собираешься заняться каким-нибудь делом, они все тут как тут, причем опять одновременно. Здесь он подумал о записке с номером телефона вчерашней Леночки, похожей на географичку.
По выражению лица Наташи было понятно, что предстоит разговор, длинный, бессмысленный разговор, который никогда и ни к чему не приведет. Такими разговорами обычно изобилует семейная жизнь, но ему-то, холостяку, за что страдать?
— Послушай, — начала она. — Нам нужно серьезно поговорить.
— Ты беременна? — неожиданно для себя спросил Шаранин.
— С чего ты взял?
— Да или нет?
— Хм, это что, допрос?
— Выясняю степень серьезности разговора.
— У-у, как все официально. А проще нельзя?
— Хочешь проще? — устало спросил он. — Пожалуйста. По-моему, нам давно уже не о чем разговаривать.
— Спасибо.
Лицо Наташи исказилось, подбородок задрожал, и на глазах появились слезы.
Шаранин уже не помнил, из-за чего они поссорились. Последнее время ссоры возникали сами собой на пустом месте. В последний раз Наташа поставила ультиматум: или ты сделаешь так, как я прошу, или я уйду. Шаранин не сделал так, как хотела Наташа. И вот теперь им предстояло долгое разбирательство с доводами типа: «А ты тоже так говоришь», «Я тоже больше не могу», «А что ты сам для этого сделал?», «Если бы ты тогда так не сказал…» или «Что ты вечно вздыхаешь и молчишь?»…
У него в душе рождались чувства, которые не должны рождаться по отношению к женщине вообще, не говоря уж о столь близкой подруге. Желая оградить Наташу от своего раздражения, он вышел в подъезд покурить. Вышел, хлопнув дверью. Наташа восприняла это как очередное хамство. Вот, женщины, на них не угодишь.
Шаранин никогда не курил дома. Эта привычка осталась еще с юности, когда он жил в коммунальной квартире, там все мужчины выходили курить в подъезд. Теперь, имея собственную квартиру, он машинально продолжал эту традицию. Он выкурил сигарету, другую и успокоился.
Наташа не хотела идти в спальню, там она обязательно расплачется — все напоминает об их прежней жизни. Она пошла в спортзал, так называл Шаранин другую комнату. Она была больше спальни и действительно напоминала скорее небольшой спортивный зал, чем комнату жилой квартиры. Мебели здесь не было никакой, стояли только различные тренажеры, штанга, а в центре комнаты висела боксерская груша, излюбленный снаряд Шаранина. Половина комнаты была застелена матами, и во время редких сборищ с обилием спиртного на этих матах вповалку спали его приятели. Наташа вспомнила последний день рождения Григория. Тогда для танцев освободили спортзал, только боксерская груша так и осталась висеть в центре комнаты, и, танцуя, все постоянно натыкались на нее. Наташа поймала себя на том, что она улыбается. Она подумала о том, что никогда больше не увидит всего этого. Не увидит, потому что не придет сюда никогда. Примерно через месяц начнет расти живот, а она теперь уже не хочет, чтобы Григорий узнал о ее беременности. Наташе стало жаль себя и очень обидно. Она собралась было заплакать, как вдруг почувствовала, как что-то дернулось в ее животе, словно маленькая рыбешка забилась и успокоилась. Наташа замерла, пытаясь прочувствовать всю значимость этого чуда. Она много думала о том моменте, когда впервые почувствует шевеление своего будущего малыша, но не думала, что это произойдет так неожиданно, так независимо.