Заклинатель джиннов

Ахманов Михаил Сергеевич

Издевается? Или льстит? Впрочем, неважно; похвастать успехами я не мог, и оставалось только пробурчать:

– Гений не станет умнее, если его торопят. Не блох ловим, Альберт Максимович.

– Не блох, – согласился Салудо. – Мы вас не торопим, Сергей Михайлович, мы лишь напоминаем, что все должно быть честь по чести и без фокусов. Иначе вашей тете конец, и будет он нелегок.

– У меня нет тети, – ошеломленно пробормотал я.

– Это фигуральное выражение, – ответил Альберт и повесил трубку.

Мне понадобилось минуты три, чтоб оклематься после такого разговора. Шутка – или угроза? – насчет печальной тетиной судьбы меня не волновала; важней был прецедент

беседы, являвшийся вполне понятным и недвусмысленным намеком. Как-никак, шеф безопасности звонил! А безопасность в наши нелегкие времена понятие растяжимое… И в какую сторону ее растянет?… И по кому хлопнет?…

Постояв в коридоре и справившись с искушением заглянуть в компьютер, я вернулся в комнату и обнаружил, что на повестке дня у нас вопрос об инках. Видимо, Сашка разобрался с узелками и теперь с упоением цитировал опись храмового имущества времен Пачакути и Тупака-Юпанки. [27] Храм, о котором шла речь, был построен на берегу Чинча К оча, равнинного озера в провинции Чинчасуйю, и хранилось в нем неимоверное количество шкур, вигоневой шерсти, сушеного мяса-чарки, хмельного напитка соры и всяких иных припасов. Список был длинен, и Бянус горел желанием огласить его до самого конца.

27

Пачакути и Тупак-Юпанка – инкские правители; успев отцарствовать в пятнадцатом веке, они счастливо избежали встречи с Фран-сиско Писарро (прим. Сергея Невлюдова).

Кажется, с моей физиономией что-то было не в порядке: Симагин, окинув меня проницательным взором, ткнул докладчика в бок.

– Заткни фонтан, доцент… В чем дело, Серый? В очко тебя продули и выкуп требуют? Кто звонил?

– Так, ерунда… – Я отмахнулся. – Элементарный беспорядок в опилках…

– Ерунда! – Аллигатор неодобрительно покрутил головой. – Какая же это ерунда? В твоих опилках сроду не бывало беспорядка! Ну-ка, колись! Кто звонил?

Бянус спас меня, дернув Симагина за рукав.

– Оставь его, майор, не лезь в печенки. Может, он влюбился и серенады по телефону пел предмету страсти нежной, а теперь неохота ему глядеть в наши пропойные ряшки.

– При чем тут наши ряшки, доцент? При чем любовь? – возмутился Алик. – Любовь – экстаз и вдохновение, а их-то как раз не наблюдается! Вдох есть, выдоха нет! А что до ряшек, то у нас ряшки нормальные, а вот у него как набок свернута. Я бы сказал, что это предвещает неприятности. И кажется мне…

– Кажется? – перебил Бянус, готовый защищать мои сердечные тайны до последнего патрона. – Калий бром надо пить, майор, если кажется!

– Нельзя калий бром, доцент. От него происходит расслабление конечностей и других важных органов. И тогда клиенту уже ничем не поможешь…

Я, очухавшись после беседы с Альбертом, глядел на них, на дорогих моих друзей, и думал, что все мы – клиенты в состоянии «уже». Алик уже майор, Бянус уже доцент, а я уже дабл пи-эйч-ди и научный сотрудник… Уже! А что еще? Что будет в жизни еще? Кресло завкафедрой плюс лычки профессора?… Я променял бы их на одну улыбку Захры. Даже на вопли «марсианина», ибо в них таилось нечто загадочное и бесспорно не попадавшее в категорию «уже».

Передача о китах и дельфинах закончилась, телевизор проиграл бравурную мелодию, и начались новости, а за ними – политический обзор и криминальная хроника. Алик слушал с интересом, как и положено профессионалу, Бянус кривил тонкие губы и время от времени разражался едкими комментариями. В чем-то он был прав, так как обзор с хроникой неплохо дополняли друг друга: обзор являлся, так сказать, теоретической частью, а хроника – практической. В теории российской демократии все выглядело превосходно: множество партий и политических лидеров, множество мнений и множество споров о тех путях-дорожках, коими нам полагалось двигаться в светлый завтрашний день. Но при ближайшем рассмотрении лидеры казались актерами какой-то сумасшедшей оперетки; их споры-дуэты были бесплодными, а речи-арии в общем-то одинаковыми: все они сулили публике процветание и справедливость, и все скрывали свой главный лозунг – гоните денежки за билеты! Ну а капитал, как водится, правил миром. За деньги продавали все и всех: нефть и икру, лес и никель, осетрину и медь, девушек и танки, идеи и автоматы, взрывчатку и золото, почки и донорскую кровь, клюкву и физиков – а также разум, честь и совесть вместе с билетами в партер.

– Хождение по мукам, – прокомментировал начитанный доцент Бранников. – Россия снова во мгле, и нет у нас ни Толстого, ни Уэллса, дабы живописать муки и мглу. Ильича, и того нет.

– К счастью, – заметил Алик и выдал цитату об отдельных представителях нашей славной научной интеллигенции, которые обнаруживают склонность смотреть на мир через черное стекло. Потом подумал и добавил с непрошибаемым оптимизмом: – Перезимуем, доцент! Где наша не пропадала!

– Майоры, может, и перезимуют, а вот доценты – сомневаюсь, – ответил Сашка и присосался к стакану.

Пошла реклама, и гости мои начали прощаться, заполнив прихожую крепким спиртным ароматом. Дождавшись, когда Алик отвернется, Бянус нарисовал в воздухе соблазнительный контур женской фигурки и подмигнул мне мол, не дрейфь! И не спеши – Восток суеты не любит! Симагин тем временем застегивал пальто, поводил необъятными плечами, притоптывал и с подозрительностью косился на телефонную трубку. Наконец, сжав мою ладонь в своей могучей лапище, он ткнул в аппарат пальцем и пробурчал:

– Ты, Серый, не пропадай, звони. А ежели есть причина для беспорядка в опилках, звони не откладывая. Разберемся! – Алик наклонил голову, заглядывая мне в лицо. – Может, скажешь, кто тебя давеча побеспокоил?

– Мой финансовый агент. Ввиду кризиса в Соединенном Королевстве он переводит мое состояние из английского банка в швейцарский. Тонкая операция! Ну а я, само собой, волнуюсь.

– Агент так агент, – вздохнул Алик, пожав плечами и отворяя дверь.

Гости ушли, и я, сопровождаемый Белладонной, поплелся к себе, активировал Тришку, переключился на прием и пару минут взирал на огромные черные буквы в прозрачной экранной голубизне. WHY… ПОЧЕМУ?…

Передача шла вторые сутки, непрерывно и с сотен разных адресов, словно мой марсианин мог дотянуться до любого компьютера, включенного в Сеть, отправив с него свои призывы. Why, why, why, why… Крик отчаяния, напоминающий мольбу… безнадежный зов в пустыне…

Но почему безнадежный? И почему – в пустыне? Теперь был мой черед: он спрашивал, я мог ответить. Мог отозваться, отправить сообщение на один из портов, откуда доносился этот вопль. Мог… Но не решался.

Мысли мои разбредались, в опилках царил беспорядок, и не Захра, не мои реставраторы были тому виной. Я уже понимал, что столкнулся с чем-то загадочным, необъяснимым и не имевшим аналогий; мой опыт и знания пасовали, мой разум дрейфовал в океане бесплодных гипотез, и лишь из чистого упрямства я не желал мириться с поражением.