Заклинатель джиннов

Ахманов Михаил Сергеевич

С мыслью о Михалеве я улегся спать, но приснилась мне отчего-то Захра. Нагая, смуглая, манящая… Я был с ней в саду, в сказочно-ярком саду, где ветви цветущих магнолий свисали над прудами с хрустальной водой, а извилистые тропки тянулись к зарослям сирени и шиповника. Она убегала, пряталась, а я ее ловил. Всю ночь, до самого рассвета.

Но так и не поймал.

Глава 8

ПОЧТИ БЕЗОШИБОЧНО ТОЧНЫЙ ОТВЕТ

За основу берем цифру, равную трем

(С трех удобней всего начинать),

Приплюсуем сперва восемьсот сорок два

И умножим на семьдесят пять.

Разделив результат на шестьсот пятьдесят

(Ничего в этом трудного нет),

Вычтем сто без пяти и получим

почти

Безошибочно точный ответ

Льюис Кэрролл. Охота на Снарка, Вопль Пятый

Утром, покормив Белладонну и созвонившись с Глеб Кириллычем, я отправился к нему в Графский. Этот переулок, застроенный старинными домами, соседствует с Фонтанкой и библиотекой Маяковского, так что лет десять назад, когда я готовился к тестированию в американском учебном центре, я был у Михалева частым гостем. Много, много воды утекло с тех пор… Я уже не юный студиозус, обуреваемый мечтами о краях заокеанских, да и Глеб Кириллыч не тот резвый бонвиван, коему всегда под пятьдесят и ни минутой больше. Но эти перемены, впрочем, не так уж печальны, грустно иное – то, что воды времени уносят от нас самых дорогих и близких, и эта утрата, увы, невосполнима…

Был воскресный день, середина февраля, погода выдалась отличная, какая бывает в зимнем Питере дважды, а то и единожды в месяц – небо цвета серо-голубого шелка, полупрозрачные кружева облаков, бодрящий морозец и полное безветрие. По этой причине народ зашевелился: частный бизнес у метро, включая нищих и торговцев жвачкой, пивом и лотерейными билетами, шел с редкой активностью, а к поездам бесконечным потоком стремились родители с детишками, шумные компании подростков и бодрые старушки с сумками метр на полтора, спешившие, судя по их деловому виду, на рынок, покупать или торговать. Пробравшись сквозь эту толпу, я втиснулся в вагон, занял позицию подальше от дверей и погрузился в раздумья.

Сергей Невлюдов – теплый сгусток – константа 309.6… Вполне приемлемое определение человечества, учитывая, что постоянная температура тела – самая общая наша характеристика, вкупе со способностью к мышлению. Впрочем, мыслит не всякий из нас, но даже у последнего кретина, если он не подхватил простуду, термометр покажет тридцать шесть и шесть. Это по Цельсию, а по Кельвину, то есть в шкале абсолютных температур, получится как раз та самая константа 309.6, что позволяет сделать несколько немаловажных выводов. Во-первых, мой синекожий пришелец сумел каким-то образом измерить температуру у землян и убедился, что она постоянна в пределах незначительной погрешности. Вряд ли он отлавливал толпы моих компатриотов, чтобы засунуть им градусник под мышку или в иное место, а это значит, что измерения велись дистанционным путем. Во-вторых, он имеет понятие о метрической системе, знает, что такое градус, но, будучи созданием цивилизованным, отсчитывает эти градусы не от точки замерзания воды, а от абсолютного нуля. Следовательно, отдает предпочтение мировым константам перед локальными условиями Земли, и это вполне разумно: Вселенная велика, и наша планета – лишь крохотный атом в гигантском кристалле мироздания. В-третьих, форма человеческого тела ему неясна или вовсе безразлична, иначе с чего бы именовать людей «теплыми сгустками»? Возможно, сам он очень велик в сравнении с нами, что-то вроде мыслящего облака Фреда Хойла [28] , и мы для него – крохотные точки, мельтешащие на земной поверхности подобно растревоженным муравьям? Или он намеревался противопоставить себя и нас, и термин «сгусток» имеет другой смысл; скажем, он не рассматривает людей в отрыве от окружающей среды и хочет подчеркнуть, что мы – всего лишь сгущение молекул? А он, выходит, нечто иное? Но может ли это быть! Ведь все в природе, кроме полей, суть атомы, молекулы и плазма, абсолютно все, от звезды до амебы!

28

Я имею в виду пришельца, описанного в романе «Черное облако» Фреда Хойла, – гигантское мыслящее плазменное существо, обитающее в просторах Галактики (прим. Сергея Невлюдова).

Не будем измышлять гипотез, сказал я себе, просачиваясь к выходу на станции «Владимирская». Нет, не будем, ибо за первым, вторым и третьим следует четвертое. А именно: Сергей Невлюдов – теплый сгусток – ждать… срок ожидания – темпоральный отсчет 36000000000000… Странное число, не так ли? Но если вдуматься и представить, что это наносекунды, то срок вполне приемлемый – десять часов. Столько времени нужно моему пришельцу, чтобы порыскать в файлах Публички, просканировать несколько тысяч томов и уяснить, что теплые сгустки – существа разумные и чрезвычайно многогранные, обуреваемые сонмом идей и мириадами чувств. Предположение, что время отсчитано не в наносекундах, казалось мне маловероятным; пришелец уже познакомился с нашей системой мер и, очевидно, имел понятие о темпе функционирования «сгустков». Микросекунды означали бы, что он обратится ко мне примерно через год… Слишком значительный срок для плодотворного диалога!

Покинув эскалатор, я посмотрел на часы. Была половина одиннадцатого, а связь с синекожим прервалась примерно в два сорок ночи… Значит, мой таинственный собеседник откликнется около часа дня, когда я буду у Михалева… Ну ничего, ткнется в тришкину память и подождет! Но тут мне вспомнились световые эффекты в моей квартире и телевизор, включившийся сам по себе. Пожалуй, он не станет ждать, мелькнула мысль, а доберется до меня у Михалева… Вот это будет фокус! В духе лучших фантастических романов!

Обуреваемый такими думами, я свернул к Фонтанке, потом – к Графскому, поднялся на второй этаж, позвонил и угодил в объятия Глеб Кириллыча. Он был пониже меня на полголовы, но обладал медвежьей хваткой, а кроме того – вальяжной физиономией потомственного дворянина, гривой длинных седых волос и громоподобным басом. Бас, по утверждению Михалева, достался ему от прадеда, капитана флота его императорского величества; таким голосом почтенный пращур отдавал команды на своем броненосце, перекрикивая грохот бурь и орудийных залпов.

Я отряхнул снег и начал разоблачаться. Прихожая у Михалева была поистине графской, огромной, в половину моей квартиры, с тремя дверьми: слева – на кухню, справа – в спальню, а прямо – в большой кабинет, игравший также роль гостиной. Обстановка – под стать метражам: все дубовое, старинное, массивное, солидного вида и чрезвычайной прочности. Отец, бывало, шутил: у Глеба, мол, мебель такая, чтоб не рассыпалась, когда он икнет или – спаси Господь! – захохочет.

– Что-то ты бледен, мон шер, – сказал Михалев, разглядывая мое лицо. – Наука замучила или бабы? А может, думы о бабах?

– Думы, – подтвердил я и, заглянув на мгновение в темные глаза Захры, добавил: – Сны, мечты и миражи. Словом, фантазии, Глеб Кириллыч!

– Фантазии пользительны для писаных романов, – пробасил Михалев, – а в романах житейских следует не фантазировать, но держаться ближе к телу. Иначе, юноша, станешь ходячим хранилищем сперматозоидов. Очень вредно для здоровья!

Эта мудрость была продиктована опытом. В молодые годы, лет этак до сорока, Глеб Кириллыч слыл большим шалуном по женской части; потом женился, развелся и угомонился как раз к пенсионному возрасту. Но привычка шалить и ерничать сохранилась: спальню свою он называл не иначе, как «спайс со всеми герлс», в ванную втиснул биде «мечта лесбиянки», а в кухне его красовался потертый финский холодильник «Совписсонен Педер». С Совписом, то есть с сыгравшим в ящик Союзом советских писателей, у Глеб Кириллыча были давние и кровавые счеты.

– На кухню, Глеб Кириллыч? – спросил я, сунув ноги в тапки. – Или в гостиную?

– На кухню, солнышко, на кухню, – распорядился он. – Чайник вскипел, чай заварен, бутылка открыта. Пить мы сегодня будем ром, и пить в темпе половецких плясок. Ко мне тут после полуденного намаза сосед забежит, забавный такой мужичок… Приехал с девушкой, вроде как с дочкой, и снял хоромину повыше этажом и вдвое побольше моих чертогов. Богатый, видать, а скучает.

– И чем же он забавен? – спросил я, направляясь вслед за хозяином на кухню.