Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
Он выжидательно откинулся в золоченое кресло.
«Горе мне, - «испугался» Омар равнодушно.
– Ишь, как завернул. Натаскал его Фахр».
– Зенит, - сказал поэт задумчиво. Взглянул вверх, опустил голову, вздохнул.
– Ведь он - не один. Так не бывает, чтобы ты ушел, а зенит остался где-то позади. Иди по земле тысячу верст, пять, десять тысяч верст, находись в огромной толпе или будь совсем одинок, - всегда, на каждом шагу, у тебя над головой будет зенит, а под ногами - азимут. Зенит и азимут - там, где ты. Выходит, ты и есть средоточие мира. Ты, человек...
Иноземцы многозначительно переглянулись. Визирь Фахр побелел. Он не ожидал такого оборота. Ломая голову над фразой, которую должен был произнести Санджар при встрече с поэтом, визирь посчитал «зенит» своей блистательной находкой, как нечто незыблемое, строго определенное, не подлежащее обсуждению. И вдруг злосчастный зенит шатнулся и покатился в пропасть. Если Санджар поймет...
Но царевич радостно воскликнул:
– Значит, зенит всегда надо мной?
– У каждого - свой зенит, - тонко, очень тонко, почти неуловимо, усмехнулся Омар.
– То, что для одного - зенит, для другого - точка чуть выше горизонта.
В это Санджар вникнуть не мог.
– Что касается звезд, - продолжал поэт так же ровно, бесстрастно, - то как звездочет я теперь царям бесполезен.
– Почему?
– свирепо вскинулся Санджар.
– Я больше не вижу звезд, государь, - аллах за грехи наказал меня резким ослаблением зрения. Астролябия ныне в моих руках - все равно, что флейта в лапах обезьяны. Так что пусть юный, но мудрый наш государь великодушно, истинно по-царски, простит меня, недостойного, если я, несчастный, в силу этого печального, как осенняя ночь, обстоятельства, не смогу, при всем своем горячем, как солнце, желании, находиться при нем неотлучно, как старый верный пес.
«Мы тоже умеем загнуть, если надо...»
Его напряженный, пристальный, искательно-постигающий взгляд убедил царевича, что у поэта и впрямь что-то неладно с глазами. Санджар огорченно обернулся к Фахру.
– Жаль, - вздохнул визирь.
– Но все мы в божьих руках. Почтенный Омар верой и правдой служил, пока мог, вашему великому отцу, - да будет душа его в светлом чертоге аллаха!
Он выразительно посмотрел царевичу в глаза, сделал легкий, почти незаметный, скорее бровями, чем головой, кивок через плечо. Царевич понял:
– Награди его!
По знаку визиря слуга вынес через плечо тяжелый кожаный кошель.
– Пусть учитель не сочтет пять тысяч динаров суммой, слишком малой за его былую службу султану и дружбу с моим родителем, - да не угаснет над ними двумя свет божьей правды!
– Не сочту, - хмуро сказал Омар.
– Без единого фельса дома сижу.
Он не мог позволить себе встать в гордую позу, как Фердоуси и Беруни, - и свысока отказаться от награды. Слишком много лет, сил душевных и знаний отдал Омар грозному роду Сельджукидов! Он ничего им не должен, - они ему должны.
Эмир Аргуш, между тем, увидев, что визирь отошел от царевича, шепнул Санджару на ухо, чтобы насолить утонченно-вышколенному придворному:
– Лукавый перс позорит ваше высочество, стараясь показать иноземцам, что визирь щедрее царя...
Как всякий неотесанный, малограмотный, но заносчиво-притязательный человек, наделенный к тому же хоть какой-то, пусть невеликой властью, он всем нутром терпеть не мог тех, кто выше по уму, образованию и воспитанию.
К его тупому удивлению, царевич, вместо того, чтобы мстительно затаиться, крикнул звонко, с обидой:
– Визирь! Ты хочешь прослыть более щедрым, чем сам государь? Казначей! Предоставь поэту от нашего царского имени десять тысяч золотых...
Ох! Когда мы перестанем зависеть от каприза правителей?
Увидев у ног груду золота, Омар сокрушенно пожал плечами:
– Зарежут меня, если в городе узнают, какой я теперь богатый. Я возьму, государь, с дозволения вашего, с собой сотни две или три, остальное же... велите позвать саррафа и обменять всю сумму на чеки.
– Действуй, - приказал царевич визирю. Ему нравилось повелевать.
Много ели, много пили. Пели. Омар, захмелев, читал свои стихи, - о вине, о любви, не касаясь опасных тем:
Дай вина! Здесь не место пустым словесам.
Поцелуи любимой - мой хлеб и бальзам,
Губы пылкой возлюбленной - винного цвета,
Буйство страсти подобно ее волосам.
И много других - не хуже - и не лучше. Вот, например:
Прошу могилу мне с землей сравнять, да буду
Смиренья образцом честному люду;
Затем, смесив мой прах с пурпуровым вином,
Покрышку вылепить к кабацкому сосуду.
– Хм...
– Э-э...
– Ха-ха!
Аргуш, смекнув, что этот безвестный Омар Хайям - в чести у верховных властей, с пьяных глаз отвалил ему тысячу динаров. Гости - по пятьсот. Ничего. Все как следует быть. В конце концов, писать стихи и читать их - его ремесло. Эти люди, покупая как можно дешевле и продавая как можно дороже, торгуют чужим. Он - кровным, своим. Профессия...
Во второй половине дня, сославшись на старческую усталость, Омар попросил отпустить его домой.
– Ступайте, - разрешил Санджар.
– Старый Ораз с людьми проводит вас. Ведь вы его знаете?
– Знаю. Он мой давний приятель.
К Омару у входа подкатили те двое.
– Нам не терпится вновь увидеть вас...
– Зачем?
– Выпив, Омар огрубел.
– Я не царица Савская.
– Побеседовать с вами...
– О чем? Все в мире давным-давно известно. Хотите узнать что-нибудь обо мне лично - читайте мои стихи, там все сказано.
Они как разинули рты, так и остались с ними, разинутыми, у него за спиной.