Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
– Вы не зажигаете огней, не готовите пищу только в субботу. Так? У меня - каждый день суббота, всю неделю.
Старик в пейсах слез, возмущенно плюясь.
– Если пьет такой человек, как Омар Хайям, почему не пить нам, мелкоте?
– Знаешь легенду о Зевсе, который под видом быка похитил финикийскую царевну Европу? Так вот, что дозволено богу, не положено быку...
– Не заносись, не обижай никого! Бог не бог, но есть на земле некий закон возмездия. Закон жизни. Она такова, что никого не обходит как своей милостью, так и немилостью. Каждый живущий, рано или поздно, хочет не хочет, подвергается ее жестокому удару. Так что те, кого еще не постигла беда, обязаны помнить, что непременно постигнет, и не должны злорадствовать по поводу тех, кого она уже постигла.
Говорит же Омар Хайям:
Не одерживал смертный над небом побед, -
Всех подряд пожирает земля-людоед.
Ты пока еще цел - и бахвалишься этим?
Погоди: попадешь муравьям на обед!
Ханы, султаны? Они думают, власть - это только слава и честь. Не понимают, что власть прежде всего - забота, долг и ответственность. Дорвутся и давай на голове ходить...
– Всем бы этим султанам да ханам - да под зад бы коленом, и власть вручить ученым да поэтам. Самые добрые, честные люди на свете. Простой народ поладил бы с ними, они - с простым народом. Свободный труд и свободный разум могли бы создать рай уже тут, на земле. Но законники вклинились между ними и не пускают друг к другу.
– Боятся, чтобы те не объединились. Ведь тогда их песенка спета.
– Поэты выше царей. Ибо царь властен над телом и имуществом человека, а поэт - над его душой.
– Со времен пророка прошло пятьсот с чем-то лет. Мир уже совсем другой, и люди - совсем другие. А улемы-законники все продолжают вопить: «Пророк, пророк! Он сказал то, он сказал это». И не видят, болезные, что они с пророком идут одним путем, - вернее, топчутся на месте, - а человечество давно уже ушло другим путем...
– Море? Абсурд! На земле, в этой проклятой сухой пустыне...
– Почему? На севере, юге...
– Я не видел морей!
– Но они не исчезли оттого, что ты их не видел.
– Они создают себе жизнь, терпеливо высиживая на богословских собраниях. Голова у них легкая, зато зад увесистый, иначе долго не усидишь...
«Лучше Экдес никого не будет.
– Омар отер полой халата мокрые глаза.
– Экдес! Ты поистине была «священной». Погубили они тебя. И меня погубили вместе с тобой».
– Чтоб оправдать свою лень, неумелость, нерасторопность, мы вечно ссылаемся на изменников и злоумышленников, на происки наших врагов. Но беда - не в них, она - в нас самих!
– Пьяных много! Но не каждый встречный пьянчуга - поэт. И не каждый встречный поэт - Омар Хайям...
«...Неужто старею?
– думал Омар с печалью.
– Раз начинаю жить воспоминаниями. Мне, в моем-то возрасте, еще можно мечтать о новых встречах».
Он, видно, дремал какое-то время. Удивленный тишиной, чуть приоткрыл глаза: в подвале пусто. Все ушли. Только двое проныр, забившись в Омаров дальний угол, лихорадочно шептались:
– Тихо! Услышит...
– Э, ему не до нас. Так запомни и другим передай: послезавтра в Рей уходит большой караван. Мы и накроем его в ущелье Трех ключей. Место сбора - в Ореховой роще. Черный Якуб приказал завтра вечером всем быть на месте.
Ох! У этих свои заботы. Тоже люди. Черный Якуб - известный разбойник из-под Себзевара, о нем давно не слыхали в здешних местах. Явился. Омар пожалел, что пришел сюда. Не знал, что здесь бывает подобный сброд. Да и художники, писцы, переплетчики... с их отчаянно «смелыми» разговорами украдкой, с оглядкой - что они могут изменить в стране? Болтовня. Зло, гнет, несправедливость - не капля росы, чтобы слизнуть ее языком.
Но и дома ему теперь не сидится. Он допил свою «благословенную воду». Пойду куда-нибудь. И поплелся, шатаясь, прочь. Хозяин заботливо проводил его к выходу:
– Может, домой отвести?
– Не хочу домой!
– Как знаете, сударь.
И Омар потащился в одно известное ему местечко. «Нет смысла в разгуле, - нам жизнь сокращает вино». Подстрекаемый ненавистью к обывательскому достолепию, он нарочно, со злорадством, брел по самым людным улицам и перекресткам. «И в трезвости тоже нет смысла: умрем все равно». Чтобы издевательски дать повод каждому из этих благоприличных охламонов сказать самоуважительно: «Я же говорил!..»
«Плевать, в чем утонешь: в соленой воде или пресной...» Пусть утешается, быдло, что оно, хоть и ничто само по себе, всего лишь прах, все же - пристойнее, лучше Омара Хайяма. «Для пьяных и трезвых дорога одна - на черное дно». Конечно! Куда нам до вас...
Сказано в «Махабхарате»:
«Следующие десять не признают законов, о Дхрита-раштра, запомни их: пьяный, нерадивый, сумасшедший, усталый, гневный, голодный, а также торопливый, испуганный, жадный и влюбленный - эти вот десять».
И все десять, казалось, объединились сейчас в Омаре Хайяме. Даже мухтасиб, с опаской приглядевшись, уступил ему дорогу.
...Через час, опираясь о правый локоть, он возлежал на пятнистом ковре перед низким столиком, освежался шербетом и снисходительно слушал старуху Айше, хозяйку ночного заведения. С давно увядшим лицом в белилах и румянах, сводня старалась его разжалобить - чтобы, как видно, тем самым подогреть его щедрость.
– Улыбаться, когда хочется плакать. Стонать как будто от вожделения, когда больно. Развлекать мужчину нежной песней, искусной игрой на дутаре, страстными телодвижениями в танце. Всему их надо учить! Замучилась, сударь. Я беру их из разных мест: и в городе из бедных кварталов, и на базаре, и с гор и степей, деревенских. И всех корми, одевай. А жизнь какая? Дороговизна. От нужды пропадаем.
Старуха всплакнула. И, размазывая по морщинам слезы, перемешанные с краской, сквозь растопыренные крючковатые пальцы оглядывала злыми глазами его добротную одежду. Человек, видать, с деньгами.
Бедняжка! Омар усмехнулся. Как ей трудно. И, конечно, она считает свое ремесло важнейшим на свете. Приди ты к ней с целым карманом звезд небесных, она тебя прогонит с бранью, если в кармане этом средь звезд нет золотой монеты. Еще и посмеется над тобою.
– Знала ты... Ферузэ? Из мастерской Ибрахима.