Заклинатель
Шрифт:
– О чем я с ней поговорю? Я ее и не знаю совсем.
– Как о чем? Да о том, о чем бабы все завсегда слушать готовы бесконечно. О том, как красива она. Что за глазки прекрасные, что за пальчики тонкие, что за голос чарующий. Нечто слов не найдешь, ясный сокол?
– Все бы хорошо, да не знает меня хозяйка. Как я к ней подойду? Испугается незнакомца.
– А ты не пожалей денежки, дитятко, – с некоей долей ехидства ответила нищенка, – я ей и расскажу все без утаечки. Что зазнобой она стала в сердце молодца доброго, что не ест он, не пьет, не спит, а лишь в окна ее заглядывает. Что нет ему ни дороги, ни
– Точно расскажешь? – достал еще монету Зверев и кинул попрошайке.
– Расскажу, касатик, расскажу, соколик ясный. Постучусь Божьей милостью, приду за словом ласковым да о том и поведаю.
– Увижусь с хозяйкой – алтын твой, – подвел итог разговорам боярин.
– Увидишься, соколик. А хочешь, завтра и увидишься. Подъезжай сюда на рассвете. Я со двора аккурат с солнцем выйду да тебе про то и поведаю. Когда хозяюшка поедет, куда направится. Тут и встретишься.
– Ладно, – усмехнулся Андрей. – Поверю. До утра.
Новым днем он поднялся в доме боярина Кошкина, наверное, самый первый. Надел атласную рубаху и вышитую ферязь, штаны из синей тафты, красные сафьяновые сапоги, достал из походного узла епанчу, крытую тонким коричневым сукном и подбитую норкой. Зверев никак не мог привыкнуть, что в парадных нарядах напоказ выставляется не драгоценный мех, а всего лишь сукно. Но так, наверное, ощутимо теплее.
На улице было прохладно, так что плащ пришелся весьма кстати. По почти пустым улицам он рысью промчался до поворота к заветному двору, натянул поводья, закрутился на месте. Нищенки не было. Если бы вышла, наверняка бы подождала – обещанный алтын все еще находился в поясной сумке, в кошельке. Разве только у попрошайки ничего не получилось, и она предпочла скрыться от боярского гнева.
Андрей отпустил поводья, промчался во весь опор по улице туда-сюда, благо прохожих тут пока не появилось, остановился на прежнем месте. Ничего не понимающий гнедой скакун фыркал, прядал ушами и переступал копытами.
Наконец хлопнула калитка, и на улицу выбрела знакомая сгорбленная фигура в платках. Боярин пустил коня шагом, подъехал к ней:
– Ну?!
– Обо всем сговорилась, касатик, – опасливо оглянулась нищенка. – В храм Успения она сегодня поедет, за час до полудня. Токмо ты тут ее не жди, опасается она подозрений. Она по Болотной улице поедет, ты ее на перекрестье с Успенской и жди.
– А какая тут улица Болотная, какая Успенская?
– Экий ты, соколик… Отсель второй поворот – то Болотная будет. А по правую руку третий поворот ужо Успенская. Храм в конце стоит, увидишь. Ты к княгине подъезжай радостно, кланяйся. Сказывай, не видел давно. Она тебя приветит, коли к сердцу ляжешь. Али не приветит. Ты уж тоды не скандаль…
– Хорошо, – рассмеялся Зверев, удивившись тому, насколько легко разрешился столь трудный вопрос. – Ну и ты на тот перекресток приходи. Тебе ведь алтын нужен?
– За такое дело мог бы и серебром одарить, сокол мой ясный.
– Глаза княгини Людмилы увижу – может, и отблагодарю.
Андрей опять пустил коня вскачь. Возвращаться на двор Кошкина, бродить там несколько часов из угла в угол ему не хотелось, и молодой боярин помчался к городским воротам. Отвернул на тянущиеся перед земляной стеной свежескошенные луга, и долго
Зверев въехал в город через южные ворота, не забыв поклониться надвратной церкви и осенить себя знамением. Спокойным шагом добрался до самого Кремля, повернул от него к дворцу Воротынских, проехал дальше, к стройному и высокому двухшатровому храму Успения, от ворот церкви поскакал по одноименной улице.
Нужный перекресток он узнал легко: перед ним, на скамеечке у чужих ворот, сидела знакомая нищенка, поставив подбородок на клюку. Увидев боярина, она встрепенулась, выпрямилась – видимо, забыв, что безнадежно горбата, – и замахала руками:
– Ты там не жди! Ты в сторонке постой да навстречу выезжай. Дабы случайно столкнуться.
– Скоро появится?
– Служба вот-вот начнется, соколик. Должна к ней поспеть.
– Хорошо.
Андрей спешился, встал перед конем, поглаживая его по морде, успокаивая, делясь с ним хорошим настроением. Гнедому это понравилось: он опустил ниже морду и даже перестал шевелить ушами, прислушиваясь к происходящему вокруг.
– Едут… – зашипела нищенка.
Как она угадала это сквозь отгораживающий Болотную улицу частокол, Зверев не понял, но поднялся скакуну на спину, повернул его к перекрестку, пустил шагом. Тут показалась и свита княгини Шаховской. Сама Людмила ехала на гордо вышагивающем тонконогом арабском жеребце на седле боком, «по-дамски». Рыжие кудри укрывал тонкий батистовый платок, украшенный мелкими жемчужинами, плечи спасал от солнца плащ из золотой парчи, украшенный спереди самоцветами и лентами из красивого меха. Юбки же, что прятали ноги до самых туфелек с загнутыми вверх носками, были шелковыми, бархатными, атласными – между складками выглядывала то одна, то другая дорогая ткань. Следом двигались две великовозрастные, лет по сорока, матроны, а дальше красовались атласными рубахами четверо холопов в бархатных беретах с беличьим хвостом на макушке.
Сердце екнуло и остановилось. Гнедой, почувствовав состояние хозяина, замер как вкопанный. Андрей и не ожидал, что увидит ее так близко: разлет бровей, россыпь веснушек, прямой нос над сурово сжатыми, чуть не сморщенными губами, гордо, даже надменно вскинутый подбородок, тонкая изящная шея, тонущая в соболином меху низкого ворота.
Они встретились взглядами. Глаза Людмилы внезапно округлились, она охнула, резко хлестнула коня, и тот, сорвавшись на рысь, рванулся к церкви. Следом, погоняя лошадей, промчалась остальная кавалькада.
Зверев развернулся было следом, но тут же натянул поводья: подобное поведение княгини никак не тянуло на приглашение продолжить знакомство.
– Чего это она, бабуль? – поинтересовался он у нищенки.
– Уж не ведаю, милок, не ведаю, пожала она плечами. – Но разузнать могу, коли пожелаешь. Сегодня мне туда хода нет. Нехорошо каженный день-то в одном доме побираться. Но завтра спросить попытаюсь. Ты вот что, милок. Коли прознать сие хочешь, дня через два к Успенской церкви подъезжай. Я, соколик ясный, там на крылечке часто посиживаю. Коли чего узнаю – усе, как на духу, расскажу. А как ладна княгиня-то… Ох, бела, что молоко, румяна, как яблочко наливное…